Читать интересную книгу Человек для себя - Эрих Фромм

"Взгляд его упал на верхний этаж дома, примыкавшего к каменоломне. И как вспыхивает свет, так вдруг распахнулось окно там, наверху, и человек, казавшийся издали, в высоте, слабым и тонким, порывисто наклонился далеко вперед и протянул руки еще дальше. Кто это был? Друг? Просто добрый человек? Существовал ли он? Хотел ли он помочь? Был ли он одинок? Или за ним стояли все? Может быть, все хотели помочь? Может быть, забыты еще какие-нибудь аргументы? Несомненно, такие аргументы существовали, и хотя логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, и она устоять не может. Где судья, которого он ни разу не видел? Где высокий суд, куда он так и не попал? К. поднял руки и развел ладони" [103].

В первый раз К. мысленно представил себе солидарность человечества, возможность дружбы и обязанность человека по отношению к самому себе. Он задается вопросом, что это был за высший суд, но высший суд, о котором он спрашивает теперь, это не иррациональный авторитет, в какой он раньше верил, а высший суд его совести, который и есть настоящий обвинитель, и который он не умел распознать. К. осознавал лишь свою авторитарную совесть и пытался манипулировать авторитетами, которые она представляет. Он был настолько занят этой самозащитой от чего-то трансцендентного ему, что совсем потерял из виду свою действительную проблему. Сознательно он считал себя виноватым, потому что авторитеты осудили его, но он был виновен потому, что растратил свою жизнь впустую и не мог ничего изменить из-за неспособности понять свою вину. Трагедия в том, что только когда было слишком поздно, он обрел понимание того, в чем она могла состоять.

Следует подчеркнуть, что различие между гуманистической и авторитарной совестью не в том, что последняя формируется культурной традицией, а первая развивается независимо. Здесь есть некое сходство с нашими способностями речи и мышления, которые, будучи прирожденными возможностями, развиваются только в социальном и культурном контексте. Род человеческий за последние пять или шесть тысячелетий культурного развития сформулировал в религиозных и философских системах этические нормы, на которые должна ориентироваться совесть каждого индивида, если он не хочет начать сначала. Но, действуя в интересах своих систем, их представители стремились более подчеркнуть различие, чем общую суть этих систем. Однако общие элементы этих учений для человека важнее их отличий. Если пределы и недочеты каждого из этих учений понять в контексте исторической, социально-экономической и культурной ситуации, их породившей, то обнаружится поразительное согласие у всех мыслителей, чьей целью было развитие и счастье человека.

3. УДОВОЛЬСТВИЕ И СЧАСТЬЕ

Счастье — не награда за добродетель, а сама добродетель; не потому мы наслаждаемся счастьем, что обуздали свои страсти, а наоборот, наслаждение счастьем делает нас способными обуздать их.

Спиноза. "Этика"

A. УДОВОЛЬСТВИЕ КАК КРИТЕРИЙ ЦЕННОСТИ

Авторитарная этика обладает преимуществом простоты; ее критерии добра и зла продиктованы авторитетом, и добродетель человека состоит в том, чтоб подчиняться этому диктату. Гуманистическая же этика вынуждена справляться с уже указанной трудностью: раз человек призван единственным судьей ценностей, то, видимо, удовольствие или страдание становится главным показателем добра и зла. Если бы эта альтернатива была единственной, тогда, в самом деле, гуманистический принцип не мог бы быть основой этических норм. Ведь мы видим, что одни находят удовольствие в выпивке, в обогащении, в славе, в оскорблении людей, а другие находят его в том, чтоб любить, делиться с друзьями тем, что имеют, мыслить, рисовать. Как нашей жизнью может управлять мотив, общий и для животного и для человека, для человека хорошего и плохого, для здорового и больного? Даже если мы ограничим принцип удовольствия, сведя его к тем удовольствиям, какие не вредят оправданным интересам других, он едва ли будет уместен в качестве руководящего принципа наших действий.

Но альтернатива между покорностью авторитету и реакцией на удовольствие, как руководящими принципами, — ошибочна. Я попытаюсь показать, что эмпирический анализ природы удовольствия, удовлетворения, счастья и радости свидетельствует, что они представляют собой различные и отчасти противоположные феномены. Этот анализ указывает на тот факт, что счастье и радость, будучи в определенном смысле субъективными переживаниями, являются результатом взаимодействия с объективными условиями и зависят от них, и их нельзя смешивать с простым субъективным переживанием удовольствия. Эти объективные условия исчерпывающим образом можно суммировать как плодотворность.

Значение качественного анализа удовольствия было понято уже в самом начале развития гуманистической этической мысли. Однако удовлетворительного решения проблемы не было найдено ввиду того, что отсутствовало понимание бессознательной динамики переживания удовольствия. Психоаналитические исследования предложили новые данные и дали новые ответы на эту старую проблему гуманистической этики. Для лучшего понимания этих открытий и их применения в этической теории желателен критический обзор некоторых самых важных этических теорий удовольствия и счастья.

Гедонизм признает удовольствие руководящим принципом человеческого поведения, как фактически, так и нормативно. Аристипп, первый представитель гедонистической теории, считал получение удовольствия и избегание страдания целью жизни и критерием ценности. Удовольствие для него — это удовольствие момента.

Такая радикальная — и наивная — гедонистическая точка зрения имела ту заслугу, что бескомпромиссно акцентировала внимание на значении индивида и на конкретном понятии удовольствия, отождествляя счастье с непосредственным переживанием [104]. Но ей пришлось столкнуться с уже упоминавшейся трудностью, которую гедонисты не сумели разрешить удовлетворительным образом: проблемой всецело субъективного характера их принципа. Первая попытка пересмотреть гедонистическую позицию, вводя объективные критерии в концепцию удовольствия, была сделана Эпикуром, который, настаивая на удовольствии, как цели жизни, заявил, что "хотя всякое удовольствие само по себе благо, но не всякое заслуживает предпочтения", поскольку некоторые из них вызывают позднее неприятности более значительные, чем само удовольствие; согласно Эпикуру, только разумное удовольствие способствует жизни разумной, хорошей и праведной. "Истинное" удовольствие состоит в ясности ума и отсутствии страха, и доступно оно только человеку благоразумному и предусмотрительному, а, значит, и готовому отвергнуть немедленное наслаждение ради удовлетворения постоянного и безмятежного. Эпикур пытается показать, что его понятие удовольствия, как цели жизни, согласуется с добродетелями умеренности, мужества, справедливости и дружелюбия. Но признание "ощущения мерилом, посредством которого мы измеряем всякое благо", не позволило ему преодолеть исходное теоретическое затруднение: совместить субъективное переживание удовольствия с объективным критерием "правильности" или "неправильности" удовольствия. Его попытка гармонизировать субъективный и объективный критерии не вышла за пределы допущения, что такая гармония существует.

Гуманистические философы не-гедонисты пытались справиться с той же проблемой путем сохранения критериев истинности и всеобщности, не теряя из виду счастье индивида, как высшую цель жизни.

Первым, кто приложил критерий истинности и ложности к желаниям и удовольствиям, был Платон. Удовольствие, подобно мысли, может быть истинным и ложным. Платон не отрицает реальности субъективного ощущения удовольствия, но указывает, что ощущение удовольствия может быть "ошибочным" и что удовольствие, как и мышление, имеет познавательную функцию. Платон обосновывает эту точку зрения теорией, что удовольствие порождается не какой-то обособленной, чувственной частью человека, а всей его личностью. Из этого он делает вывод, что хорошим людям свойственны истинные удовольствия, а плохим — ложные.

Аристотель, как и Платон, утверждает, что субъективное переживание удовольствия не может быть критерием правильности действий, а, следовательно, и их ценности. Он говорит, что "если людям с порочными наклонностями что-то доставляет удовольствие, не надо думать, что это доставляет удовольствие кому-либо кроме них, подобно тому как не является здоровым, сладким и горьким то, что таково для недужных, и не бело то, что кажется белым больным глазам" [105]. Порочные удовольствия не являются на самом деле удовольствиями "кроме как для растленных людей", в то время как удовольствия, объективно заслуживающие этого названия, сопутствуют тем "деятельностям, которые свойственны человеку" [106]. По Аристотелю, существует два вида полноправных удовольствий: те, что связаны с процессом удовлетворения потребностей и обретения сил; и те, что связаны с использованием сил, уже вполне обретенных. Последние представляют собой удовольствия высшего порядка. Удовольствие — это деятельность (энергия) существа в его естественном состоянии. Наиболее удовлетворительное и полное удовольствие — это качество, возникающее от использования уже обретенных и ставших реальными сил. Оно предполагает радость и спонтанность, или беспрепятственную деятельность, где "беспрепятственная" означает "не заблокированная" или "не фрустрированная". Таким образом, удовольствие совершенствует деятельность, а, значит, совершенствует и жизнь. Удовольствие и жизнь связаны воедино и их нельзя разделить. Величайшее и самое продолжительное счастье проистекает из высшей человеческой деятельности, которая сродни божественному, т. е. деятельности разума, и в той мере, в какой человек имеет в себе некий божественный элемент, он будет осуществлять такую деятельность [107]. Следовательно, и Аристотель приходит к понятию истинного удовольствия, идентичного субъективному переживанию удовольствия здоровым и зрелым человеком.