Но в конце концов кратковременный министр иностранных дел Веймарской республики Ратенау (о котором мы уже говорили выше) был вынужден принять все условия, ибо, хотя ни пяди германской территории не было оккупировано, и в момент прекращения огня германские войска стояли на территориях всех, воевавших против них, континентально-европейских государств, экономически Германия была истощена настолько, что воевать больше не могла. Однако солдату и офицеру такая сдача всех позиций германской делегацией в Версале казалась предательством, так как в военном смысле он считал себя победителем или по крайней мере равноправным с союзниками партнером, а не побежденным. В результате
140
по стране пронесся клич националистов: в Версале евреи предали Германию — евреем был Ратенау, и вообще евреев было много в правящей социал-демократической партии. Ратенау вскоре был убит агентами Национал-социалистической германской рабочей партии, среди ведущих пропагандистов которой был юный ефрейтор Адольф Гитлер. Это дало толчок росту и национал-социалистической партии, и антисемитизма.
Несмотря на лишение ее колоний и некоторое урезывание ее окраин — Эльзаса-Лотарингии, присоединенной к Франции, восточных окраин, населенных преимущественно поляками, присоединенных к Польше, и микроскопического северо-западного кусочка, присоединенного к Бельгии, Германия снова оказалась потенциально самой мощной, самой многолюдной и промышленно наиболее развитой страной Европы (не считая СССР, который в начале 1920-х годов был очень слаб). Но к тому же страной обиженной, затаившей злобу и дух реваншизма против победителей.
По Версальскому миру вооруженные силы Германии ограничивались 100 тысячами. Германии к тому же запрещалось иметь военно-воздушные силы, и к 1922 году ей определили сумму репараций (в основном по отношению к Франции) в 33 миллиарда долларов золотом. По подсчетам некоторых историков эта сумма примерно соответствовала из расчета на душу населения тем 5 миллиардам франков, которые Франция должна была уплатить победоносной Германии по Франкфуртскому мирному договору 1871 года и уплатила полностью в отличие от немцев, которые стонали и протестовали, что эта сумма им не под силу. В оправдание немецких жалоб, однако, надо помнить, что франко-прусская война длилась всего год, а Первая мировая — четыре с половиной.
Уплатив первый взнос остатками своего золотого запаса, в 1923 году она фактически прекратила платить репарации, после чего французский премьер-министр Пуанкаре объявил Германию банкротом и послал французские и бельгийские войска оккупировать Рурскую область, главный промышленный район Германии, из которого в основном и шли бы репарации. Берлин, будучи не в силах ответить Франции военным противодействием, призвал рабочих Рура к саботажу и забастовке.
141
За редкими исключениями рабочие Рура последовали призыву Берлина, так что французы были вынуждены отправить своих солдат работать на фабрики и в шахты. Труд их оказался малопроизводительным. Паралич главного промышленного центра Германии парализовал почти всю германскую экономику. Пострадала и Франция, ибо теперь уже ни о каких репарациях не могло быть и речи, пока не восстановится германская экономика. Германское правительство поддерживало саботаж французской оккупации печатанием денег для выплаты рабочим Рура. Началась гиперинфляция, которая к осени 1923 года достигла невиданных масштабов: коробок спичек стоил несколько миллионов марок. Страна распадалась, начались снова местные восстания — крайне правых и крайне левых.
Выход из инфляции пришел как из решительных действий нового канцлера Штреземана и финансиста Хьямара Шахта, так и извне. Штреземан прекратил рабочий бойкот в Руре и выдвинул тезис о сближении с Францией и вообще Западом. Шахт провел экономическую реформу с обменом одного триллиона старых марок на одну новую. От этого пострадали широкие слои населения, что привело к росту крайних партий — коммунистической, нацистской и народно-националистической. Но реформа внушила доверие к Западу. На помощь пришли США с так называемым планом Доуса (Dawes) 1924 года, который предоставил Германии кредит в 8 миллиардов долларов. Одновременно ежегодная квота германских репараций была снижена: за 1924-1929 годы Германия выплатила 2 миллиарда долларов репарациями, а получила 8 миллиардов, так что на восстановление экономики оставалось 6 миллиардов. Начался быстрый экономический подъем. О нацистской партии между 1924—1929 годами говорили главным образом в прошедшем времени. Но тут, в конце 1929 года, наступил финансовый кризис, рухнули мировые рынки, полностью безработных к 1932 году было 43% трудоспособного населения и еще 20% было частично безработных. Снова в гору пошли крайние партии — коммунисты и нацисты, — но нацисты росли быстрее: в момент национального хозяйственного кризиса вспомнились обиды Версаля, проснулось чувство задетого и оскорбленного патриотизма, на чем, равно как и на антисемитизме, отождествляя его с
142
коммерческим капиталом в момент обнищания масс, — так удачно играл Гитлер.
Возвращаясь ко времени Версальского решения судеб Европы, следует напомнить, что для Вильсона одной из главных целей победы было предоставление независимости национальностям, инородным тем империям, которым они были подчинены до Первой мировой войны, то есть создание независимых национальных государств на месте разбитых многоплеменных империй. Он не учел, что в многонациональных империях столетиями шло смешение национальностей, передвижение их и переселение в разные части империи, так что создать мононациональные государства оказалось невозможным. Так, в Чехословакии оказалось 7,5 миллионов чехов, 3,5 миллиона немцев, 2,3 миллиона словаков, 750 тысяч венгров, 0,5 миллиона карпатороссов и несколько сот тысяч евреев, поляков, цыган и прочих меньшинств; в Польше этнических поляков оказалось чуть больше 60%, около 20% украинцев, примерно 15% евреев, 5% белорусов, несколько сот тысяч немцев, литовцев, татар, цыган, чехов и словаков; огромные русские и немецкие меньшинства в республиках Прибалтики; примерно 7 миллионов меньшинств на 16-миллионное население Румынии, выросшей вдвое после войны передачей ей Трансильвании и Буковины и присоединением Бесарабии/Молдавии, и целый лабиринт национальностей и религий в новообразованном Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, вскоре переименованном в Югославию. Как вскоре показала практика, эти новообразованные государства не обладали той долей терпимости, которая сложилась за столетия в бывших империях, особенно в Австрии. Будучи значительно слабее бывших империй, неуверенные в своих возможностях постепенно переварить все это этническое многоцветие, новые государства ограничивали права меньшинств как национальных, так и религиозных, прибегали к насильственной ассимиляции. Особенно нетерпимой и неудачной была национальная политика Польши, Румынии и Югославии. В Польше все это осложнялось еще попытками полупринудительного обращения многомиллионных православных меньшинств в католичество. Многие меньшинства принадлежали к национальностям,
143
которые либо исторически враждовали с теми странами, в которые они теперь попали, либо по крайней мере были по другую сторону фронта в минувшей войне. По отношению к этим национальностям правительства новых государств вели особенно притеснительную политику. В результате почти во всех новых государствах меньшинства были враждебны по отношению к «своим» новым правительствам, чем пользовались диктаторы СССР, Германии и Италии, поддерживая их подпольные