— Почему вы все время молчите? Вы не говорите по-русски? — поворачиваюсь к рыжему.
— Ни. Но разумею.
— Если честно, нам восточных даже жалко было. Но мы за три месяца так и не поняли: им не дают жить или им нравится так жить? На Харьковщине обеспечение у нас было нормальное, но шло оно от волонтеров. Даже амуницией они нас обеспечивали, бронежилетами. А структура нам сказала: «Что вам дали, тем и воюйте».
— Что вас там разозлило?
— Честно вам скажу: нехватка выброса адреналина. Потому что когда ты переходишь черту, за которой твоих уже нет, когда тебя кидают на бесполезный участок границы, и ты видишь, как сбоку проходят «КамАЗы» из России…
— То есть маленький солдатик злится на то, что большие генералы не дали вылиться адреналину, в который превратился накопившийся за три месяца службы на границе стресс? И его интеллект взбунтовался?
— Так и есть!
— Так же самое… — еле шевелит губами рыжий. — Батя сказал, — набрав в грудь воздуха, начинает он, — едь, сына, поясни, як у нас на заходi живуть и як жить треба.
— И как вы им это пояснили? Вы же не говорите по-русски?
— Жители пограничных районов нас хорошо принимали, — говорит брюнет. — Хотя многие морозились — типа по-украински не понимают. Но прошло время, и они перестали скрывать, что прекрасно нас понимают. Мы разговаривали с ними на украинском, они нам отвечали на русском. Это он по-русски не говорит, — наклоняется к товарищу. — А я говорю, но там общаться на украинском было для меня делом принципа.
— То есть у маленького солдатика была миссия? — Я снова поворачиваюсь к рыжему, и он судорожно кивает. — И вы ее выполнили?
— Та. Виходило — слово за слово. Вони стояли на своєму, і я стояв на своєму. На тому ми і розходилися. Але я сказав їм батину думку — що Україна єдина. Що ми всі люди сходу і заходу єдині. Просто політика ділить нас.
— Если каждый оставался при своем мнении, значит, вы миссию не выполнили.
— Виконав. Я все одно, коли на мене кричали і коли від мене відверталися, продовжував їм говорити думку мого батька.
— Мы принесли на восток росток запада.
— А на запад вы принесли росток востока?
— Неа… Там люди живут бестолково и одним днем.
За полтора часа нашего разговора они ни разу не захотели сменить позу, так и сидели вплотную друг к другу с неестественно прямыми спинами. Один солдатик с интеллектом. Другой с миссией. Только иногда они отворачивались, чтобы скрыть набегающие на глаза слезы.
Львов. Бар
Вечер. В подвальном помещении широкие столы и низко висящие над ними светильники. Полутьма. За одним из столов сидит компания — трое мужчин и женщина. По одну сторону — полный, с большими темными глазами. Он много говорит. Рядом худощавый рыжий в кожаной куртке. Молчалив. Напротив них мужчина с голубыми глазами навыкате и крупным носом с горбинкой. Все высокие местные военные чины.
— Люда, что ты мне говоришь?! — кричит через стол полный. — Я пообщался со своим сослуживцем из Российской Федерации, и он мне такую ахинею понес. Воевать! С ними только воевать!
— Лучше перекрыть границу с Россией, — говорит тот, что с горбинкой.
— Надо остановить АТО! — прорывается голос Людмилы.
— Но и в Луганске есть люди, которые хотят быть с Украиной, — отвечает Богдан. — Пусть их немного. Но они есть. Да, тех, кто хочет быть с Россией, восемьдесят процентов. Но мы не можем оставлять этих людей сам на сам.
— А стрелять в них мы можем?! — спрашивает Людмила.
Из-за соседнего столика встает группа молодых людей и спешно покидает бар. Светильник над столом военных медленно раскачивается.
— Если бы Россия не поддерживала их материально и человеческими ресурсами, в них бы не пришлось стрелять! — выкрикивает ей в лицо Богдан.
— Ха-ха-ха! — хрипло смеется она. — У себя сначала наведите порядок — со своими генералами, которые пропускают через границу эти «КамАЗы». А что вам Россия? Это вражеское государство! Но не российские генералы пропускают наши грузовики на территорию своей страны! А ко мне сегодня одна мать заходила — ее сына призвали. Ты знаешь, какой у нее в глазах ужас?!
— Не мы начали эту войну. Не мы начали в Крыму.
— Да какая теперь разница, кто войну начал?!
Мужчины замолкают, она отворачивается к стене. Берет салфетку, промокает глаза.
— Мы убиваем друг друга, — обреченно произносит она.
— Мы убиваем друг друга, — повторяет. — Вы! — Она тычет в них длинным ногтем с маникюром. — Вы посылаете наших детей туда голыми и босыми. Вы посылаете их против танков с сигнальными ракетами. Вы!
Долгая пауза, которую прерывает Остап.
— На Рождество я принимал российских детей у себя дома, — говорит он, прикладывая руки к груди. — Мы везде их водили, все им показывали. Покупали билеты обратно, а они приехали домой и сказали: «Там бандеровцы! Они детей едят», — Остап обреченно роняет руки вдоль толстого тела. — И что ты будешь делать? Может, плохо так говорить, но я не хочу с этими людьми жить в одной стране. Моя мать жила в России и разговаривала по-русски. Мой отец — кавалер двух орденов Славы. И чтоб вы понимали — я с Бандерой хороводов не водил. Я ж продукт советской эпохи! У меня русская соседка Римма, живет здесь с тридцать девятого года. Она каждое утро матом по-русски ругается на наших алкоголиков. Я ей: «Римма, давайте по-украински — они ж вас не понимают». Она мне: «Ах ты такой-сякой, пошел на х…, п… такой!» — Остап застывает и съеживается. — Ну как я могу к русским относиться? Куда ни пойдут, везде сеют добро, б… Да не ходите вы уже никуда! — взвизгивает он. — Сядьте, посидите!
Стол вздрагивает гомерическим хохотом.
— Американцы им плохие, — продолжает Остап. — А мы хотели быть нужными русским так, как нужны американцам! Мы бы тогда в нейтралитете б и умерли! Но мы ж, бандера неблагодарная, от добра добра стали искать. Боже ж ты мой… Да, мы запутались, это надо признать. Мы наделали много ошибок. — Он плюхается на стол и закрывает лицо руками. За столом перестают смеяться. — Мы их уже не исправим, — отнимает от лица одну руку и осеняет воздух мелкими крестиками. По щеке скатывается слеза. — Прости, господи… — произносит он. — Прости нас, господи, — снова закрывает лицо и говорит из-под ладоней. — Я же от них, от русских, не отказываюсь. — Остап делает щель в пальцах и смотрит оттуда набрякшим глазом. — Если русские придут в сознание, я от них не отказываюсь. Я же ж их все равно люблю.
Западная Украина. Граница с Польшей
«Уазик» движется по узкой лесной колее. С обеих сторон в окна заглядывает растущий по обочине кустарник. Вскоре с правой стороны вырастает крупная сетка. Дальше начинается Польша. За рулем — пограничник с погонами на пятнистой футболке. На заднем сиденье еще двое. Между собой пограничники говорят на украинском — о гробах, которые привезли во Львов ночью. Всего, как становится ясно из разговора, за время конфликта в область прибыл восемьдесят один гроб с телами военнослужащих.
Машина въезжает на территорию воинской части и останавливается на полянке. Здесь человек сто в военной форме. В дальнем конце разбита полевая кухня. Посередине сторожевая вышка. Полянку меряет шагами военный, прижимающий к уху телефонную трубку.
— Я знаю! Знаю! — кричит он. — Федютину перезвонить?! А я вам еще раз говорю: на складе у нас осталось восемьдесят пайков! Восемьдесят! Вы меня чуете?! Или вы меня не чуете?!
За его спиной шеренга из пятнадцати пограничников. Совсем скоро их отправят на восток. Они припадают на одно колено. Целятся. За их спинами прохаживается инструктор. Пахнет скошенной травой.
— Рассказываю, — начинает он на чистом русском. — Для того чтобы автомат попадал точно в цель, вы никуда не спешите, мягко нажимаете пальцем на спусковой крючок и… попадаете. Правая нога должна стать продолжением автомата. Воздух выдохнули… и стреляйте.
Пограничники выдыхают. Лесную тишину разрывают сухие хлопки.
— Вы так хорошо говорите по-русски, — я подхожу к инструктору. — Откуда вы?
— Из Донецка, — отвечает он.
— Когда они уезжают? — киваю на стреляющих.
— Когда прикажут. Но ехать никто не хочет.
— Смысла нема, — оборачивается один из шеренги. — Сами не знаем, зачем едем, но едем.
— А если убьют, компенсация семье шестьсот тысяч гривен, — оборачивается еще один.
— И обеспечения у нас ноль, — продолжает инструктор. Лицо его становится злым. — Но мы все равно поедем. Все, кто не за нас, против нас! — зычно, для бойцов, произносит он. — Я не капеллан и проповеди врагу читать не стану! Не забываем, что пуля летит по навесной траектории! Она не летит прямо! Значит, передвижения должны быть хаотичными! Ха-о‑тич-ны-ми!
Еще одна воинская часть. Кабинет. За столом майор, пожелавший не раскрывать свое имя. Он принимал участие в работе штаба АТО. Через несколько дней собирается отбыть в новую командировку на передовую. Сейчас он пьет чай из кружки.