Читать интересную книгу Письма (1870) - Федор Достоевский

Твои письма, ангел мой, меня очень радуют. Но всё ли у вас теперь хорошо? Рад за тебя и за Любу, что вы обе повеселились на елке. Поцелуй ее. Боюсь, что забудет обо мне. Что Федя? Здоров ли, тепло ли у вас? Топи, голубчик, если у вас чуть-чуть холодно. Сегодня здесь 20 градусов. Вчера Аверкиев принес утром мне билет в театр, и я видел его драму, после того у него обедал, а вечером был у Верочки. У них какое-то уныние и совсем нет денег. Я предлагал на перехватку по-братски у меня - она не взяла. Но сегодня Соня должна была получить из "Р<усского> вестника" 140 руб.

Вообще мне здесь скучно, а главное - совершенная неизвестность. Завтра во всяком случае напишу тебе.

До свидания, голубчик, радость моя Аня. Обнимаю тебя от всего сердца. Признаюсь тебе, что я всё еще крепко надеюсь. Вот черта: я рассказал Каткову, глаз на глаз, сюжет моего будущего романа и слышал от Аверкиева, что он уже рассказал сюжет двум лицам.

Если так, то не может же он относиться к моей просьбе пренебрежительно. (Иное дело Леонтьев.)

Обнимаю детишек Любочку, Федюрку. Корми их получше Аня, не скупись на говядинку. Боюсь, что пристают к тебе кредиторы. Полякова боюсь ужасно.

До свидания, ангел мой, целуй Любочку и Федю, обнимаю тебя, твой весь, тебя любящий

Федор Достоевский.

Что делаешь запись имения на брата - это хорошо.

Тебе все кланяются. Мое почтение Ольге Кирилловне и супругу ее.

(1) слова: Думаю ... ... 7-го - отчеркнуты на полях

438. В. Д. ОБОЛЕНСКОЙ

20 января 1872. Петербург

Петербург 20 января/1872.

Милостивая государыня

княжна Варвара Дмитриевна,

Ваше письмо от 6-го декабря я имел честь получить только на этой неделе. Во-первых, адресс был неверен, и, кроме того, я был целый месяц в Москве, так что письмо Ваше прождало меня всё время у меня на столе в Петербурге. - Благодарю Вас очень за внимание к моему роману: я всегда сумею оценить искренний отзыв, как Ваш, и Ваши похвалы мне весьма лестны. Для таких-то отзывов и живешь и пишешь, тогда как в нашем литературном мирке всё, напротив, так условно, так двусмысленно и со складкой, а стало быть, всё так скучно и официально, особенно похвалы и лестные отзывы. Насчет же Вашего намерения извлечь из моего романа драму, то, конечно, я вполне согласен, да и за правило взял никогда таким попыткам не мешать; но не могу не заметить Вам, что почти всегда подобные попытки не удавались, по крайней мере вполне.

Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме.

Другое дело, если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь один какой-нибудь эпизод, для переработки в драму, или, взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет?.. И, однако же, отнюдь прошу не принимать моих слов за отсоветование. Повторяю, я совершенно сочувствую Вашему намерению, а Ваше желание непременно довести дело до конца мне чрезвычайно лестно... Еще раз извините мой поздний ответ, - но виноват без вины.

Адресс мой, на всякий случай: Петербург, Серпуховская улица, дом № 15.

Примите, княжна, уверение в глубочайшем моем уважении. Ваш покорнейший слуга

Федор Достоевский.

439. А. А. РОМАНОВУ (наследнику)

28 января 1872. Петербург

Ваше императорское высочество

милостивейший государь,

Осмеливаюсь еще раз писать к Вашему высочеству, а вместе с тем почти боюсь выразить мои чувства: одолжающему, с сердцем великодушным, почти всегда несколько тяжела слишком прямо высказываемая благодарность им одолженного, хотя бы и самая искренняя. Чувства мои смутны: мне и стыдно за бывшую смелость мою, и в то же время я исполнен теперь восхищения от драгоценного внимания Вашего высочества, оказанного просьбе моей. Оно дороже мне всего, дороже самой помощи, мне оказанной Вами и спасшей меня от большого бедствия.

С чувством беспредельной преданности осмеливаюсь пребыть Вашего императорского высочества покорнейшим слугою.

Федор Достоевский.

28 января 1872 года.

440. С. А. ИВАНОВОЙ

4 февраля 1872. Петербург

4-го февраля/72.

Дорогой друг мой Сонечка, Вы на меня не сердитесь, что я до сих пор молчал. Дела были плохи и даже до того хлопотливы, что поневоле ни о чем, кроме них, не думал. Голова трещала. Теперь вдруг, благодаря одному случаю, дела мои в одном отношении поправились, не знаю только, до какой степени, совсем или нет? Получил денег и удовлетворил самых нетерпеливых кредиторов. Но совсем еще не расплатился, далеко до того, хотя сумму получил не малую. Как я ее получил, о том скажу когда-нибудь после.

Вторая часть моих забот был роман. Правда, возясь с кредиторами, и писать ничего не мог; но по крайней мере, выехав из Москвы, я думал, что переправить забракованную главу романа так, как они хотят в редакции, все-таки будет не бог знает как трудно. Но когда я принялся за дело, то оказалось, что исправить ничего нельзя, разве сделать какие-нибудь перемены самые мелкие. И вот в то время, когда я ездил по кредиторам, я выдумал, большею частию сидя на извозчиках, четыре плана и почти три недели мучился, который взять. Кончил тем, что все забраковал и выдумал перемену новую, то есть, оставляя сущность дела, изменил текст настолько, чтоб удовлетворить целомудрие редакции. И в этом смысле пошлю им ultimatum. Если не согласятся, то уже я и не знаю, как сделать.

Александр Александрович заходил два раза и всё молчал. Он сыскал квартиру, а искал ее долго. Может, зайдет в воскресение. Не знаю, когда Вас увижу. Наша идея - чуть весна и выехать из Петербурга. А потому очень повторяю просьбу мою: если возможно, скорее осведомиться насчет возможности нанять в деревне и уведомить нас, чтобы мы знали заблаговременно. А лето в деревне нам почти необходимо для поправления здоровья Любы. На Петербург же надеяться нечего, тут здоровья не поправишь.

Кажется, в феврале вы хотели оставить вашу квартиру; боюсь, дойдет ли это письмо?

Сам я погружаюсь теперь в работу: хочется заблаговременно к лету кончить, чтобы до выезда запродать второе издание, что возможно. Меня здесь несколько развлекают обязанности выезжать на вечера. Хочу совсем запереться. Много думал об Вас. Мы должны летом прожить как-нибудь друг от друга поближе. Моя жизнь кончается. Ваша начинается; хочется, чтоб Вы помянули меня добрым словом. Да и вообще я во многом рассчитываю на лето.

Мамашу Вашу целую сердечно. Передайте ей, что в Петербург приезжал Веселовский и неизвестно для чего был у меня. Он и оправдывался в медленном течении вашего дела и жаловался на законы. Дело стоит, по его словам, например, оттого, что один из свидетелей, подписавшийся под завещанием (Асафов, кажется, не помню наверно) уехал из Москвы и бог знает где находится. Мне кажется, что это вздор. Не может быть, чтоб закон не предусмотрел такого наивного препятствия и не заключал в себе же исхода, чтоб поправлять такие задержки. Разумеется, не зная дела, я ничего не сказал Веселовскому. Просил его заехать к сестре Саше, но он не был. И всё сплетни: он был у меня с Кашпиревым, дней 10 назад, а Базунов, к которому я зашел вчера в магазин за книгами, торжественно поздравлял меня вслух с получением наследства и что это уже "всем известно". Какая глупость, да распространись этот слух, и кредиторы съедят меня.

Я опять мое прежнее мнение: пусть Верочка и другие наследники соединятся и возьмут наконец адвоката значительного, который не боится Веселовского.

Машеньке скажите, что я обожаю Рубинштейна, серьезно, и раскаиваюсь в клеветах, мною на него взведенных. Юлиньке и всем ее подражательницам мой искренний привет. Наташу целую особенно и Лёлю. Жена всем вам кланяется и обнимает Верочку.

- Сделайте одолжение, не подражайте мне и ответьте мне сейчас же хоть двумя строчками. Если я месяц не писал, то ведь каковы же были и мои хлопоты и вместе с тем и расположение духа.

До свидания, Сонечка, еще раз жму Вам руку.

Искренний Ваш Федор Достоевский.

441. С. Д. ЯНОВСКОМУ

4 февраля 1872. Петербург

Петербург, 4 февраля 1872 г.

Многоуважаемый и незабвенный Степан Димитриевич, как я рад, что наконец знаю, куда Вам написать. Еще в ноябре Александр Устинович говорил мне, что Вы в Швейцарии. Давно ли Вы в Киеве? И почему именно выбрали Киев? (По климату?) Плохо то, что жалуетесь на здоровье. Представьте, и у меня точно такой же кашель, какой Вы описываете, но мне, по крайней мере в этом году, нечего думать о южных климатах. Другое дело летом, может быть, проеду хоть не в Италию, но в Воронеж и Киев и дай бог, чтоб еще привелось Вас застать в Киеве. Я бы очень, очень обрадовался, если б пришлось нам свидеться! Ведь Вы один из "незабвенных", один из тех, которые резко отозвались в моей жизни, и с именем Вашим связаны мои воспоминания. Нам, Степан Димитриевич, нельзя не свидеться перед старостью. Что же, надо признаться, старость подходит, а меж тем и не думаешь, всё еще располагаешь писать новое, что-нибудь создать, чем бы наконец сам остался доволен, ждешь еще чего-то от жизни, а меж тем, может быть, уже всё получил. Я про себя Вам повествую: что ж, я почти счастлив, кажется ужились и у нас двое детей, Люба и Федька, девочка и мальчик.