Читать интересную книгу Прямой эфир - Валерий Хазин

Но теперь, здесь и теперь – как бы то ни было – не оставалось уже никаких сомнений: все, что делал Иосиф Кан, было подчинено одной главной задаче – отвести глаза непосвященным и привлечь знающих, намекнуть заметным на незаметное, одновременно утаить и указать.

Стало понятно даже, зачем Иосиф предлагал, «по примеру виноделов», для чистоты «отсечь задвижкой «головы» и «хвосты» отжатого…». Речь попросту шла о том, что маскирующую звуковую дорожку, «оболочку», желательно было удалить слева и справа от основного файла…

Можно было снова – уже совсем осмысленно – запустить воспроизведение и выслушать Иосифа:

А поскольку ты уже не можешь не догадываться, что за путешествие тебя ожидает, – бояться не надо…

Теперь тебе вообще нечего бояться.

Ты отправишься в путь по указателям, никуда не сворачивая, не отступая, не забегая вперед.

Идти нужно будет ровно след в след.

Ты уже понял, наверное, что изолированные буквы, аль-мукатта’ат, указывают на каждом из дисков точное время остановки – точку фонограммы, где спрятан нужный тебе файл. Оперы сами по себе ничего не значат – они подобраны случайно. Всего их девять и еще одна.

Говорю так, потому что последовательность, в которой ты будешь открывать их, важна чрезвычайно.

Не торопись.

Эту последовательность ты легко увидишь сам: нужно будет просто следовать естественному порядку отобранных, не повторяющихся больше сокращений – так, как они предстают в Коране.

Таким образом, твоей отправной точкой станет опера «Самсон и Далила», где первая из аббревиатур «АЛИФ. ЛАМ. МИМ. САД» указывает на седьмую минуту, ибо в Коране она открывает Суру номер семь – «Преграды».

Ты обязан начать отсюда.

Там, на седьмой минуте, помещен файл предваряющий, снимающий все преграды.

В нем даны полные описания каждой из девяти, предстоящих тебе, остановок и ключи к тем фрагментам Артемидоровой «Онейрокритики», к которым тебе нужно будет прибегать всякий раз.

Вот почему про остановки и аббревиатуры говорится, что их девять и еще одна.

Только после этого – и не раньше – ты последуешь далее.

Затем – ты уже заметил, очевидно, – тебя ждет «Вертер» на минуте тринадцатой – «АЛИФ. ЛАМ. МИМ. РА». Затем – «Сомнамбула», на девятнадцатой – «КАФ. ХА. ЙА. АЙН. САД».

Больше времени на перечень не трачу – порядок установишь сам. Последний, самый продолжительный файл зарыт на шестьдесят восьмой минуте «Травиаты», помеченной буквой НУН.

Помни: строго след в след, никуда не сворачивая и не отступая. Иначе сорвешься.

Возможно, какие-то из кругов придется повторить. Возможно, все девять. И не по одному разу.

Но прежде чем ты начнешь – еще пара важных замечаний.

Если «Онейрокритика» с моими пометками не дошла до тебя – из русских изданий Артемидора пользуйся только теми, где перевод выполнен Гаспаровым, Левинской, Зилитинкевич, Юнцем. Из английских лучше всего Пак – старый, но академичный.

Кроме того (пусть это покажется тебе нелепым или смешным), за неделю до отправления нужно будет хотя бы в малой степени очистить тело. То есть как минимум семь дней не есть никакого мяса, не пить алкоголя.

Не торопись.

Не бойся.

И если сейчас – то есть здесь и теперь – ты не находишься внутри оперы «Самсон и Далила» – остановись, чтобы больше не путать начала и концы.

Возьми вышеназванный диск, войди в «кузницу звука», чтобы начать, как положено, по порядку.

Пауза…

Full stop…

Разумеется, он нажал на «паузу».

Потом – на «стоп».

Встал из-за стола, покачиваясь, огляделся вокруг.

Был уже полдень субботы.

В семь вечера (не позднее семи тридцати) ему надлежало быть в Которе, на «Радио Монтенегро», в студии. Нужно было послушать в эфире хотя бы пару включений концерта из церкви Святого Духа, чтобы уже в девять выйти в эфир самому, представить новое эссе и поджидать на интервью главную гостью вечера.

Память, казалось ему, разрывается между сном и бессонницей.

Нельзя было даже понять, чего хотелось сильнее: улечься тут же, на полу, или дослушать расшифрованное до конца?

Или – напротив – следовало забраться в фонограмму «Самсона и Далилы», открыть, как и было предписано, первоначальное послание, «снимающее преграды», и погрузиться в него?

Либо заняться работой механической: вскрыть, один за другим, оставшиеся девять дисков, переписать потаенные файлы в общий архив?

Но это стало бы прямым нарушением указаний Иосифа: ведь ничего не было готово, и ни сил, ни времени не хватило бы даже на то, чтобы декодировку и простое копирование проделать тщательно, без риска ошибиться. Нет – решил он: послания Иосифа, эти хрупкие эфирные создания, надежнее будет до времени оставить там, где они были упрятаны, подобно тому как кофейный аромат лучше всего хранится в оболочке зерна…

Он закрыл извлеченное из «Сомнамбулы», не сохраняя никаких изменений, и удалил из памяти ноутбука и самое исходный файл: всё необходимо было вернуть в изначальное состояние – на диски… в зерно…

И тут он вспомнил главное из того, что успел счастливо забыть за эти дни и ночи: эссе к сегодняшнему эфиру!

Он заварил себе крепчайший кофе и поднялся на второй этаж.

Снова с приятным изумлением почувствовал, как успокаивает карандаш, трущийся меж пальцев, расшаркивающийся по бумаге.

«Иногда, – написал он, – можно заснуть тотчас же после того, как выпил кофе. Нечасто, но – случается. Особенно на берегу теплого моря.

И если сон застанет вас где-нибудь посреди веерных пальм, кипарисов и камелий – что может привидеться в таком сновидении?

Знатоки уверяют, что это непременно будет нечто, прямо противоположное жгучей природе кофе.

Скажем, снег.

С нежностью скажем…»

Но здесь карандаш выскользнул из его пальцев на стол с глухим перестуком – обманывать себя более было невозможно.

Он вскочил, отчетливо понимая, что сейчас, дома, в Ораховце, ничего не сможет довести до конца: не выдержит и бросится дослушивать первое открытое послание Иосифа или распаковывать остальные диски, а потом провалится и сорвет прямой эфир.

Нужно было уехать немедленно: в Которе, на «Радио Монтенегро», в кабинете, за эти несколько часов можно будет и переключиться, и сосредоточиться, и всё завершить.

Он заставил себя переодеться, но сесть за руль побоялся и вызвал такси.

«Только бы не уснуть, – шептал он себе по дороге, слегка ослепленный солнцем, оглушенный многоцветьем и пряничным дыханием струящейся вдоль берегов, веселой толпы. – Только бы не уснуть».

Смерть бариста, или Доля ангелов

До сих пор – признаёмся – остается еще немало тех, кто предпочел бы здесь поставить точку все-таки.

И тут даже памятливые не пеняют торопливым, хотя историю следовало бы и можно было бы довести до конца, выбрав один из хорошо известных девяти способов.

Но теперь, когда тот, кого мы соглашались великодушно именовать Даном, делается с каждой минутой всё ближе, и вот-вот окажется среди нас; когда вместо увертливой анаграммы можно будет произнести, не обинуясь, его имя – теперь продолжать, как полагалось бы, почти невозможно.

Ведь это было бы равносильно тому, чтобы пересказывать сновидение в глаза видящему его сновидцу. Никто тогда не сумел бы разглядеть происходящее в воображаемом, отличить правду от вымысла, а посреди них – отделить утешение от печали.

Вот почему иногда – напоминают опытные – требуется пренебречь дарами речи.

А в данном случае – ещё и дарами Адриатики.

Историю – настаивают они – иногда нужно перестать рассказывать – уступить голосам тех, кого ничто и никогда не способно отвлечь от фактов бесспорных и событий очевидных.

Вот почему, наверное (хотя и мы знаем и видим далеко не все), нам позволяют порой слышать то, что не слышно другим: и разговор этих двоих в салоне яхты, медлительно разворачивающейся в водах Которского залива в сторону пролива Вериге. Мы – вот именно – слышим их голоса, несмотря на новейшее оборудование, защищающее салон от всяческого прослушивания, и догадываемся, разумеется, что один из говорящих над коньяком привык представляться Джаном, а второй – тот самый, кого многие и за глаза почтительно называли аль-Бунн, кажется.

То есть даже теперь, когда повествование, по-видимому, сворачивается в точку, и нельзя сказать, что лучше – медлить или поторапливаться, мы всё ещё – пока ещё – слышим:

– Что это за история, Джан? Никто ничего не в состоянии изложить связно. Какой-то коллективный бред. Скандал и два трупа за один праздничный вечер. Вы можете объяснить толком, что произошло на самом деле? Только, пожалуйста, факты – без лирики. Это московский след? Или итальянцы?