нижних рядах, а также граф Тирск, архиепископ Стейфан, архиепископ Жэйсин Канир, архиепископ Клейрмант Гейрлинг, архиепископ Улис Линкин….
Это был очень длинный список, десятки имен. И для каждого имени в нем было другое имя, которого здесь не было. Гвилим Мэнтир, Мартин Тейсин, Дэбнир Диннис, Клифтин Сумирс, Сэмил и Хоуэрд Уилсин, даже Эрейк Диннис. Когда он сидел там под свежим, холодным утренним солнцем, закутанный в теплое пальто, в перчатках, его дыхание поднималось золотистым, тронутым солнцем туманом, он думал обо всех этих пропавших именах. Мужчины и женщины, которые не смогли быть здесь, чтобы увидеть это утро, узнать, что правосудие наконец свершилось от их имени.
Справедливость. Такое холодное, бесполезное слово. Это важно — я знаю, что это важно, — но… чего это на самом деле достигает? Возвращает ли это их обратно? Отменяет ли это что-нибудь, что сделал этот ублюдок?
Он вспомнил холодное презрение в глазах Клинтана, когда, наконец, был зачитан вердикт. Вспомнил высокомерие, то, как он смотрел на всех них, уверенный в знании — даже сейчас, после всего, — что окончательная победа будет за ним. Что он действительно служил Богу. В тот день его тошнило, но сегодня все закончится. И когда он подумал об этом, он понял, чего добилась справедливость.
На самом деле дело не в нем. О, в этом есть месть, и я не буду притворяться, что ее нет. Но в чем дело — что это значит — так это в том, что мы лучше, чем он. То, что есть какие-то действия, какие-то зверства, которых мы не потерпим. Что мы накажем их, чтобы ясно показать наше неприятие зла, но мы не будем прибегать к бойне, ножам для снятия кожи, кастрации, раскаленному добела железу или колу, которые он использовал против стольких людей. Мы удалим его с лица этого мира, но с достойным уважением к справедливости и не — не — становясь им, когда мы это сделаем. Вот о чем идет речь сегодня утром.
Прозвучала труба. Фоновый шум разговоров стих, и единственным звуком было хлопанье знамен на вершине дворца протектора и слабый, отдаленный крик виверны. Затем открылась дверь, и эскорт из рядовых солдат, выбранных из каждой армии, которая сражалась против храмовой четверки, а также из королевской доларской армии, армии Бога, могущественного воинства Бога и архангелов, прошел через нее с заключенным в однотонной черной сутане в центре.
Стонар наблюдал за их приближением, и его глаза медленно расширились, когда Жэспар Клинтан подошел ближе. Высокомерие исчезло, плечи поникли, волосы были растрепаны и всклокочены, и он шел как старый-престарый человек, глаза метались во все стороны. Они уставились на высокого голубоглазого сейджина, стоявшего позади Кэйлеба и Шарлиэн, и на меньшего сейджина, стоявшего позади герцога Даркос и его жены, и даже со своего места Стонар мог видеть ужас в их глубине.
Они достигли подножия лестницы, ведущей к виселице, и Клинтан остановился. Сопровождающий эскорт остановился, и он поднял одну ногу, как бы ставя ее на нижнюю ступеньку лестницы. Но он этого не сделал. Он просто стоял там, глядя теперь на петлю, покачивающуюся на ветру, а не на сейджинов, стоящих столбом на трибунах.
Секунды текли, и — наконец — сержант в чарисийской форме тронул его за плечо. Чарисиец мягко толкнул его, давая заключенному возможность сохранить достоинство, но Клинтан резко повернулся. Он снова уставился на трибуны, его лицо побелело, руки дрожали.
— Пожалуйста! — хрипло закричал он. — О, пожалуйста! Это было — я думал… Я не могу…!
Он упал на колени, умоляюще протягивая руки.
— Я думал, что был прав! Я думал… я думал, что Писание было правдой!
Стонар напрягся. Этот человек был сумасшедшим. Здесь, в самом конце, наконец-то оказавшись лицом к лицу со смертью, с возмездием за миллионы своих жертв, он сошел с ума.
— Пожалуйста! — почти всхлипнул он. — Не надо! Это не моя вина! Они солгали!
Сержант, который пытался оставить ему дар достоинства, отступил назад. Затем он взглянул на своих товарищей, и четверо из них наклонились, подняли заключенного на ноги и понесли его к виселице. Он отчаянно сопротивлялся, извиваясь и брыкаясь, но это было бесполезно. Они протащили его через платформу и держали, пока палач надевал петлю ему на шею. Он снова попытался закричать, но один из охранников зажал ему рот рукой в перчатке, в то время как молодой бригадный генерал в форме ополчения Гласьер-Харт развернул лист бумаги.
— Жэспар Клинтан, — прочитал он, — вас судили и признали виновным в убийстве, пытках и преступлениях, слишком варварских и многочисленных, чтобы их перечислять. Вы изгнаны Церковью, лишены своих должностей, лишены своего места среди детей Божьих своими собственными действиями. И поэтому вы приговорены к повешению за шею до самой смерти, а ваше тело должно быть сожжено дотла, а пепел развеян по ветру, чтобы он не осквернял священную землю. Этот приговор должен быть приведен в исполнение в этот день и в этот час.
Он сделал паузу и сложил бумагу, затем кивнул сержанту, чья рука зажала рот Клинтана.
— Вы хотите что-нибудь сказать? — спросил Бирк Рейман, когда эта рука была убрана, вспоминая голодную зиму в Гласьер-Харт, вспоминая всех умерших и погибших жителей провинции, которые никогда не вернутся домой.
— Я… я… — Голос дрогнул на грани. Он треснул и умер, а рот безмолвно шевелился.
* * *
— Я бы хотела, чтобы коммодор и Шан-вей были здесь, чтобы увидеть это, — тихо произнес голос Нимуэ Чуэрио на ухо Мерлину Этроузу, и он знал, что каждый другой член внутреннего круга услышал ее в тот же