Процессия въехала на монастырский двор, где на конюшне всадники спешились. Уильям передал поводья своей лошади Уолтеру, а сам стал осматривать новую церковь. Ее восточная сторона, голова крестообразного здания, была скрыта от глаз. Западную же часть, основание креста, еще не построили, ее контуры были только намечены колышками и бечевкой, и кое-где уже заложили фундамент. Между ними высились поперечные нефы, словно крылья креста, а пространство между ними называлось перекрестьем. Окна действительно были огромными, как и казались издалека. Ничего подобного Уильяму в жизни видеть не доводилось.
— Какая красота! — воскликнула Элизабет, прервав свое покорное молчание.
Уильям тут же пожалел, что взял ее с собой.
Ошеломленный зрелищем, он медленно прошелся по площадке строящейся западной части нефа, старательно обходя колышки и перешагивая через натянутую бечевку. Элизабет послушно семенила за ним. Первый пролет нефа был почти готов, он словно поддерживал тяжелую островерхую арку, которая являла собой вход в перекрестье церкви. Уильям прошел через нее и оказался посреди толпы, заполнившей центральную часть собора.
Все здание виделось ему сказочным: оно было слишком высоким, тонким, изящным и хрупким, чтобы вызывать ощущение надежности. Казалось, у него совсем нет стен и крыша держится только на ряде тончайших простенков, которые словно рвались вверх. Как и все вокруг, Уильям задрал голову, чтобы взглянуть на купол, и увидел, что простенки плавно переходят в ребра сводчатого потолка и сходятся на самой вершине купола, словно изогнутые ветви могучего лесного вяза.
Началась служба. Главный престол был установлен сразу за выходом в алтарь, позади него выстроились монахи, так что все пространство перекрестья и поперечных нефов могли занять прихожане, и все равно всем места не хватило и людям пришлось занимать недостроенный неф. Уильям, как и положено было по титулу, стал протискиваться вперед и остановился прямо перед главным престолом, рядом с остальными знатными гостями, собравшимися со всей округи, которые поклонами головы приветствовали его и перешептывались между собой.
Расписной деревянный потолок старого алтаря неуклюже смотрелся рядом с восточной аркой перекрестья новой церкви, и никто не сомневался, что со временем мастер-строитель собирается разобрать его и построить новый, который бы сочетался с преображенным обликом всего собора.
Уильям тоже подумал об этом, и тут же взгляд его упал на мастера, Джека Джексона. Красивый же, дьявол, подумал граф. Джек и вправду выглядел как знатная особа, с гривой огненно-рыжих волос, в темно-красной тунике, вышитой по подолу и у ворота. Он, похоже, был очень доволен собой в эту минуту: ведь ему так быстро удалось построить поперечные нефы, и вот теперь все пришли в восхищение от его работы. За руку он держал мальчика лет девяти, удивительно похожего на него самого.
До Уильяма вдруг дошло, что это, наверное, сын Алины, и он почувствовал острый приступ ревности. Мгновение спустя он увидел и саму Алину. Она стояла чуть в стороне и сзади от Джека, и на лице ее играла легкая гордая улыбка. Сердце Уильяма чуть не выпрыгнуло из груди: она была так же хороша, как и прежде. Элизабет в сравнении с ней проигрывала, она была бледной копией живой и страстной Алины. На руках у нее была маленькая девочка, лет семи, не больше, и Уильям вспомнил, что у Алины родился второй ребенок от Джека, хотя они и не были мужем и женой.
Он стал внимательнее рассматривать ее; конечно, она была уже не такой очаровательной: вокруг глаз появились морщинки, а за гордой улыбкой угадывалась затаенная грусть. За все эти годы ей так и не удалось добиться разрешения на брак с Джеком, с удовольствием подумал про себя Уильям; епископ Уолеран сдержал свое обещание и постоянно отказывал ей в разводе. От этой мысли граф почувствовал некоторое облегчение.
Только сейчас он увидел Уолерана, стоящего на главном престоле и держащего высоко над головой гостию, так, чтобы вся паства видела ее. Сотни людей преклонили колена. В этот момент хлеб стал как бы плотью Христовой, и это вселило в Уильяма благоговейный страх, хотя он и не понимал, какие силы творили это чудо.
Он был какое-то время целиком поглощен происходившим богослужением, наблюдая за таинственными действиями священников, прислушиваясь к непонятным словам на латыни и шепча заученные ответы. Чувство отрешенности, которое он испытывал почти весь день, вновь нахлынуло, а вид этой волшебной церкви, солнечные блики на немыслимой формы волокнах еще более усилили ощущение, что пребывает он в сказочном сне.
Служба подходила к концу. Епископ Уолеран повернулся, чтобы обратиться к пастве.
— А теперь помолимся о душе графини Риган Хамлей, матери графа Уильяма из Ширинга, почившей в ночь на пятницу.
По церкви прокатился глухой гул, все стали обсуждать последнее событие, а Уильям с ужасом смотрел на епископа. До него наконец дошло, что мать хотела сказать ему перед смертью. Она просила позвать священника — но Уильям не послал за ним. Он молча смотрел, как силы покидали ее, как закрылись ее таза, как остановилось дыхание, и он дал ей умереть неисповедовавшейся. Как мог он так поступить с матерью? С той самой ночи душа ее металась в аду, терзаемая мучениями, о которых она столько раз ему рассказывала, и некому было помолиться за нее и облегчить ее душу. Сердце его, словно свинцом, было переполнено чувством вины, он даже почувствовал, как оно стало биться совсем медленно, и в этот самый момент вдруг осознал, что и его может сейчас настичь смерть. Почему он позволил, чтобы мать мучилась в этом жутком месте, когда душа ее была так же обезображена грехами, как и лицо ее — страшными бородавками, в то время как мечтала она только об одном — мирно упокоиться в раю?
— Что же мне теперь делать? — вслух произнес он, и стоящие вокруг с удивлением повернулись к нему.
Молитва окончилась, монахи строем сошли с престола, а Уильям все стоял на коленях, не в