У нас также очень жарко: от тридцати пяти до тридцати семи градусов на солнце.
Как меня интересует Ваша новая опера, дорогой мой. Это еще первый опыт Ваш в такой личности, как Мазепа. Я очень радуюсь, что Вы наконец увлекаетесь Вашей работой. Очень должно быть скучно творить что-нибудь без любви к предмету, и я боялась, что выйдет холодно, но теперь я спокойна.
До свидания, бесценный, дорогой мой друг. Будьте здоровы и спокойны. Горячо всем сердцем Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
53. Чайковский - Мекк
Гранкино,
5 июля 1882 г.
Дорогой, милый друг! Вот уже месяц, что я не имею от Вас никакого известия и, признаюсь, начинаю грустить и беспокоиться. Впрочем, я, конечно, сам виноват, ибо просил Вас писать в Каменку, а между тем, сижу все еще здесь. Вероятно, завтра почта привезет мне всё, адресованное в Каменку, и в том числе весточку от Вас, дорогая моя. Но нет худа без добра. Никогда так сильно я не чувствую, как горячо люблю Вас, как мне дорого Ваше спокойствие и счастие, как когда долго остаюсь без известий о Вас, и сознание живости и силы. этого чувства отрадно мне.
Здесь у нас всё идет довольно благополучно, т. е. Модест после своей операции поправляется, живем тихо, однообразно, я работаю довольно успешно. Дни за днями уходят, оставляя за собой приятное сознание, что время не пропало. О Петербурге мы и не думаем. Опекуны Коли и во главе их мать его как будто забыли и о нем и о его воспитателе. Денег на дорогу и на содержание вовсе не посылают, даже жалование, заработанное Модестом за несколько месяцев, не выдают ему, и, таким образом, мы продолжаем поживать здесь в неизвестности, как и что будет далее. Конечно, Модесту нужно поехать в Петербург, нужно хотя бы и ценой тяжелой борьбы завоевать себе свободу и обеспеченность его питомца, но так как ехать нельзя, то поневоле приходится благодушествовать в мирном деревенском захолустье. Я рад, что приехал сюда. Без меня Модест, мой бедный, очень бы тосковал и страдал нравственно ввиду щекотливости его положения, неизвестности, страха всяческих интриг и недобросовестных поступков со стороны, тех, кто, под предлогом заботливости о благосостоянии сирот, хочет эксплуатировать добро их... Я бы мог кое-что порассказать Вам про этих поистине презренных людей, да не стоит тратить время и без пользы расстраивать себя.
О смерти Скобелева мы узнали здесь только через неделю после плачевной катастрофы. Давно уже я не был поражен чьей-нибудь смертью так сильно, как в этот раз. При горестном безлюдье, коим страдает Россия, каково лишиться той личности, на которой сосредоточивалась любовь целого народа, на которой было основано столько надежд! Как капризно и взбалмошно выбирает смерть свои жертвы!
На этой неделе я надеюсь вчерне окончить второе действие оперы; засим останется написать еще целое большое действие в трех картинах. Надеюсь окончить этот труд к началу осени, а там уеду в какой-нибудь заграничный мирный уголок, например, в Clarens, и примусь за инструментовку.
Будьте здоровы, дорогая.
Безгранично Вам преданный
П. Чайковский.
54. Чайковский - Мекк
Гранкино,
1882 г. июля 12 - 13. Гранкино.
12 июля 1882 г.
Милый, дорогой друг! Получил я письмо Ваше, привезенное Колей в Каменку и высланное мне оттуда сюда. Благодарю Вас, милый друг, как за самое письмо, так и за вложенный в него перевод. Несказанно радуюсь тому, что Плещееве Вам нравится и что, наконец, Вы имеете в России уголок, благодаря которому у Вас есть теперь почва под ногами. Я так хорошо понимаю, как после продажи Браилова и московского дома Вам дико, странно и болезненно-неприятно было очутиться на родине в качестве гостьи и даже жить в меблированных комнатах. Я теперь покоен за Вас. Нечего и говорить, что буду до крайности доволен и счастлив, если окажется возможность мне погостить в Плещееве, и заранее знаю, что оно должно мне очень понравиться.
Как я рад, что Коля и Саша погостили в Каменке и что им там не было скучно. Лев Вас[ильевич] пишет мне, что они все, со своей стороны, были очень рады принимать этих милых гостей.
А я, милый друг, до сих пор всё еще не знаю, куда отсюда поеду и когда. Модест опять нездоров. После операции все шло хорошо две недели, а теперь опять у него открылась боль, опять пришлось посылать за доктором, и, бог знает, когда он настолько поправится, что в состоянии будет ехать. Как мне ни тяжело будет долго оставаться без известий о Вас, но и сегодня я еще не могу дать Вам какого-либо точного адреса, ибо всё-таки не знаю, поеду ли с Модестом в Петербург или в Каменку.
Вернее, однако же, что провожу Модеста, дождусь, пока его дела устроятся и он будет покойнее, а потом уж надолго в Каменку. В последнее время я предаюсь поневоле меланхолии. Постоянное нездоровье брата, щекотливое его положение, неизвестность, наконец, и слишком безотрадно плоская степь, среди которой живу вот уже полтора месяца, - все это начинает отравлять мое пребывание, и в глубине души я буду счастлив уехать, хотя предпочел бы по этой жаре не предпринимать дальнего петербургского пути, а ехать прямо в Каменку.
13 июля.
Пишу Вам, дорогая моя, в самом адском состоянии духа. Брату гораздо хуже. Кроме местных страданий от фистулы, у него жар и вообще отвратительное состояние. Бедный Модест! Вот уже несколько месяцев, что он постоянно болен.
Об чем я не могу думать без боли в сердце, так это о Вашей больной руке. Друг мой, умоляю Вас относительно переписки со мной считать себя нисколько не обязанной отвечать мне на мои письма. Ведь я могу всегда от Влад[ислава] Альб[ертовича] получить, сведения о Вас! Как это ни грустно, но я лучше готов вовсе лишиться писем, написанных Вашей собственной рукой, чем при каждом Вашем письме мучиться мыслью, что Вы утомляли писанием Вашу больную руку.
Сегодня я окончил вторую треть оперы, т. е. одно из трех действий. Я мечтаю, дорогая моя, окончивши черновые эскизы оперы и повидавши всех, кого нужно в России, отправиться в Италию позднею осенью и там во Флоренции или Риме устроиться на несколько времени удобно в отношении работы (т. е. так, чтобы никакая музыка и никакой шум соседей не мешал), засесть за инструментовку оперы, а весной сдать ее в театральную дирекцию. Только не знаю, в случае, если Модест поселится на зиму в Петербурге, как сделать, чтоб не быть совершенно одному. Вероятно, придется нанять какого-нибудь русского слугу.
Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Вам бог хорошенько отдыхать и наслаждаться Вашим милым Petit Trianon.
Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
55. Мекк - Чайковскому
Плещеево,
13 июля 1882 г.
Милый, дорогой друг! Вчера получила Ваше письмо. Глубоко благодарю Вас, мой милый, несравненный, за всё выраженное в нем. Ваша дружба есть свет и теплота моей жизни. Да вознаградит Вас бог за всё добро, которое Вы мне делаете.
Как мне жаль бедного Модеста Ильича, какое отвратительное положение неизвестности, неопределенности и зависимости от чужого произвола. Но знаете, милый друг мой, я недавно спрашивала моего поверенного по делам, Островского, насчет прав этой матери по закону, как Вам говорили, и он говорит, что она никаких прав ни на детей, ни на их имущество не имеет, раз она развелась с их отцом и вышла за другого. Так пусть Модест Ильич действует против ее прав по законам, и это будет правильнее.
Радуюсь я безмерно, что Ваши занятия идут успешно, что опера подвигается вперед. Она меня до крайности интересует. Знаете ли Вы, милый друг мой, попури, сделанное Пабстом на Вашего “Евгения Онегина”? Говорят, очень талантливая работа.
Моя Саша третьего дня приехала ко мне, а вчера ее новорожденному сделалось нехорошо, и она опять уехала в Москву к доктору, а троих старших детей оставила у меня. Ее маленького назвали Адамом, потому что один из предков графа Беннигсена носил это имя; в сокращении его зовут Адя.