Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

Кого-то в зале, может быть, и защемило неприятное соображение, что довольство и достаток одного, по всей вероятности, именно связаны с истреблением десятка, но одернул себя этот кто-то. Да что, сказал он себе, больше всех мне надо, что ли? Нашелся, тем не менее, среди партийцев человек, коему надо было больше иных. То был бывший редактор «Европейского вестника», небезызвестный в столице Виктор Чириков. Нимало не стесняясь произведенным эффектом, он шумно поднялся со стула, взмахнул нетрезвой рукой, привлекая внимание. Оратор и публика взглянули на него и были неприятно поражены переменой в облике известного весельчака и балагура. Некогда Чириков пользовался славой остряка, тамады и обаятельного человека — давно прошли те времена. Оставивший пост редактора сборника (а проще говоря, уволенный собранием директоров за поведение непотребное) Виктор Чириков говорил отныне, что он свободный поэт. И видом своим он подтверждал это утверждение. Рассказывали про него, что он слагал вирши и пил, но что он пьяный является на собрания, решающие судьбы страны, — про это не говорили еще. Кузин был шокирован видом былого знакомца — никто сегодня не рискнул бы Чирикова причислить к интеллигентам: мятый и нечесаный, новоявленный поэт видом своим пугал. По всей видимости, кто-то уверил Чирикова, что поэт должен пить и хулиганить, вот он и старался.

— А я знаю, чьи это стихи, — сообщил Чириков залу и икнул. — Вы не знаете, а я знаю! — Поэт подмигнул собранию. — Сказать? Или не сказать? Сами не догадаетесь, это ж образование надо иметь. Роберта Бернса стихи, вот кого. А вы уж думали, Борька Кузин написал. Куда ему! Он разве поэт? Не поэт Борька, и не может стихи писать. — Чириков икнул опять, громко, надрывно. Ел он сегодня, видимо, что-то отвратительное. — И все неправда, что он вам прочел, потому что Бернс был против достатка! Да! Плевать он хотел на достаток! Он был за бедность! Ик! И за свободу. Да! Он стихи про честную бедность написал, вы, буржуи!

Зал оскорбленно притих.

— Я вам сейчас настоящего Бернса почитаю, — заявил Чириков и надолго замолк.

— Вот сейчас… сейчас… Помог бы кто, что ли… Да что с вас, обывателей, возьмешь… — Вполне вероятно, что отверженные поэты именно так себя и ведут, но на поверку выяснилось, что выносить такое поведение малоприятно.

Кузин собрался было возразить Чирикову и пояснить, что такая трактовка Бернса — т. е. якобы приятие поэтом социальной нищеты и так называемого братства нищих — была навязана советскими переводчиками и давно устарела, как Чириков возопил, обращаясь к залу:

— Да какая разница! Ну, не могу вспомнить, так другое вам почитаю! Какое право вы имеете себя в последователи Бернса записывать, мещане! Ты. Юлечка, — его палец нашел в зале Мерцалову, — по любовникам богатым бегаешь? На шубу копишь? У-у-у, прошмандовка! А ты, Кротов, проститутка ты, вот ты кто. Гомосек. — Движение прошло по залу. Крепкие юноши, дремавшие в угловых креслах, зашевелились, двое из них двинулись к поэту-редактору — Я, я последователь Бернса! Свое вам прочту, так и быть.

Крепкие юноши спешили меж креслами, и будущее отверженного поэта предсказать было несложно, но Чириков все же успел сказать еще несколько слов:

— Вот вам стихи. Послушайте.

И стал читать:

— Я с вечера решил нарезаться,И нынче вышло все по-моему:В ногах еще остатки резвости,Они несут к ведру помойному.Чем жизнью жить на вас похожеюИ чувств постыдных не стыдиться,Уж лучше в грязь свалиться рожеюИ до бесчувствия напиться.

Поэт именно и пьян был до бесчувствия, ровно до степени, описанной в сомнительных стихах. Прочитав непутевые свои вирши, Виктор Чириков простер руку в зал, и, подтверждая подлинность высказывания, пьяный Чириков грохнулся ничком, повалив вазочку с гладиолусами и разбив лицо о паркет. Крепкие юноши подхватили бесчувственное тело и поволокли прочь из зала. Кузин глядел вслед былому коллеге, горько было у него на душе. Глядели вслед Чирикову и другие. Как же так, размышляли люди в зале, интеллигентом же был. Многие вспомнили для сравнения проказы гомельского мастера дефекаций — было дело, да. Но ведь остепенился человек, сумел свое творчество сделать общественно значимым, преподает в Дюссельдорфской академии художеств. Видать, правду говорят: свято место пусто не бывает — и грешное место, оказывается, тоже не пустует. Освободилось место хулигана — и нашелся еще один бузотер.

Однако, как бы то ни было, собрание надо вести, и Кузин, извинившись перед публикой за пьяную выходку Чирикова, довел лекцию до конца, ответил на вопросы, а затем отправился в штаб-квартиру своего дорогого детища — Партии прорыва, — чтобы и там предсказать обновление России.

XVI

То, что новый виток преобразований не за горами — чувствовали все. Порой заходил на собрание Партии прорыва сам Михаил Зиновьевич Дупель, стоял в проходе меж рядов, слушал ораторов. Было очевидно, что свободного времени у Дупеля нет — он входил в зал резкими шагами, выдерживал несколько минут слушанья, кивал в ответ на крики восторга и выходил прочь. И весь облик предпринимателя свидетельствовал: решено дело. Что именно решено, кем решено, толком не ведали — но, судя по всему, ответственные люди там, на самом верху, в самом верхнем этаже руководства новой империей, дали Дупелю добро. Якобы летал туда Дупель за советом — и дали совет. Мол, сели они в Овальном кабинете, и сам президент ему сказал: дескать, давайте, господин Дупель, дерзайте, а мы вас шестым американским флотом прикроем. Было такое, не было — иди, знай. А говорят: было. Теперь он тут всех перешерстит, шептали друг другу люди. Coup d'etat, как важно именовала событие Роза Кранц, был готов. Пирог испечен, крем на пироге разместили, цукатами украсили. Сейчас подадим к столу. Еще немного — и свершится. Ахнете.

С другой стороны, и Кротов не зевал. Кузин, посещавший попеременно заседания обеих партий, мог подтвердить, что и у Единой партии Отечества перспективы налицо. Может быть, мировой капитализм и не поддерживает Кротова (хотя кто знает: например, Ричард Рейли заглянул послушать прения), но отечественные власти к нему явно благосклонны. В рядах слушателей можно было отыскать президентских мамок и нянек — вот сидят они, скромные, глазки потупили, а силища за ними — ого-го! Вот они, присмотритесь: во-он там сам Слизкин сидит. Видите, такой серенький мышоночек, ха-ха, далеко не мышоночек, если вглядеться. А это кто? Никак, сам Зяблов? Именно он.

И судьба России, решавшаяся в те дни, — а именно: на каких основаниях страна будет окончательно стерта с карты и кто возглавит процесс, — волновала свободолюбивые сердца. К кому примкнуть? Кто первым придет к финишу? На какую партию ставить? Что одобрит Запад — а что он совсем не одобрит? По всему выходило, что третьему правителю свободной России — лысеющему блондину с глазами волка — тоже вышел срок, и уже присмотрели ему замену. А вдруг — нет?

Смущало последовательных коллаборационистов и то, что (по слухам, разумеется) меж обеими партиями проходят секретные переговоры. Интересовались у Кузина, так ли, но и Борис Кириллович внятного ответа дать не мог. Да, слышал и он непроверенные рассказы о якобы имевших место встречах представителя президента российского, Слизкина, с Михаилом Дупелем. Будто бы Слизкин этот недвусмысленно попросил у Дупеля миллиард на личные нужды. Миллиард чего, ахали слушатели. Да уж не рублей, криво усмехался Кузин. Будто бы попросил Слизкин миллиард у Дупеля и пообещал взамен альянс с президентом, кресло премьера и прочее. А Дупель, мол, рассмеялся в ответ. Непросто было в те дни людям умственным найти свой путь — определить, с кем именно сотрудничать. А ну как выберем одну из сторон — а они возьмут и договорятся? И легко получится так, что окажешься ты в дураках со своими оголтелыми убеждениями. Бессмысленному народу, тому было несколько легче; понятно было, что рано или поздно народ приспособится ко всему — прикажут: переселяйся в Сибирь — переселится, скажут: вымри — вымрет. А каково мыслящему субъекту? И заглядывали вопросительно друг другу в глаза: вы нашли уже способ, как уцелеть? Вы знаете, под какой корягой спрятаться?

XVII

В это самое время, когда всякий мыслящий человек России старался готовить себя к ее окончательному распаду и сыскать уютный уголок, Семен Струев пришел к выводу о необходимости спасения Отечества. Нужно составить действенный план — и спасти Россию, к такому выводу пришел Струев. Семен Струев не был патриотом. Политика его интересовала мало. Его участие в идеологических беседах обычно ограничивалось язвительными репликами. Если нечто и побудило его к действию — то всеобщая апатия. Они борются за места в правительстве, решил он, наблюдая за знакомыми и их интригами, но сути вещей это не изменит. Сталкиваясь с неразрешимой проблемой (будь то запрет на выставки при советской власти, расследование смерти сельхозрабочего в деревне Грязь, распад российского государства), Струев не мог смириться с ее неразрешимостью, это уязвляло его самолюбие. Других отправных точек для его концепции не было. У себя в мастерской, там же, где придумывал он прочие перформансы, занялся Струев изобретением перформанса политического.