Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

Впрочем, отстаивать очевидное не было надобности. В силе и величии новой империи не сомневался никто — если и были сомнения, то лишь в том, какой вариант низведения России будет избран и какие страны, в каком порядке, намечены на перевоспитание. Русские граждане, подобно гражданам прочих неблагополучных стран, с тревогой ждали решения своей судьбы. С ними как-то поступят, но вот как? И когда?

VIII

Постепенно для граждан большой империи (и на окраинах ее, и в центральных районах) стал очевиден принцип движения вперед новая империя будет и дальше укреплять могущество, она станет оплотом свободы своих граждан и грозным врагом тех обитателей окраин, которые не соответствуют идеалам свободы граждан центральной империи. Наместников будут поощрять, население приучат к полезному труду, авантюристов и саботажников — накажут. В целом генеральная программа рассчитана на всех людей планеты, блага распределяться будут в следующем порядке: в первую пятилетку ими наделят лишь центральный округ, а в отдаленных районах уничтожат режимы, не соответствующие гуманистическим стандартам, режимы, представляющие потенциальную опасность для центра. Как некогда говаривал сэр Уинстон Черчилль, «мы сосредоточили в руках непропорциональную долю мировых богатств и торговли. Когда мы требуем, чтобы нас оставили в покое и не мешали наслаждаться своей большой и роскошной собственностью, в основном приобретенной посредством насилия и с помощью силы сохраняемой, то другим подобное требование часто кажется менее обоснованным, чем нам самим». Справедливость высказывания Черчилля была подтверждена не раз — в основном недоумением граждан удаленных провинций, подвергаемых выборочной порке, — однако недоумение варваров было исторически обусловлено. Что касается собственно граждан центральных регионов империи, а также мыслящих индивидов, исповедующих философию коллаборационизма, то им всего-навсего надлежало привыкнуть к своеобычной стратегии империи — на первый взгляд непредсказуемой, но на самом деле логичной.

Граждане империи, как всякие граждане всякой империи, должны были ежечасно присягать на верность — но в условиях демократии им дано было право решать голосованием: убивать варваров или нет, лишать их жизни или только крова и т. д. Как и всякие люди, граждане империи были наделены представлениями о различии хорошего поступка и плохого, и им надлежало совершать над собой известные усилия, чтобы находить оправдания той или иной акции подавления окраин. В отсутствие внятной программы общественного развития, направленного на благо большинства, — отныне предстояло выбирать из тех программ, что неприкрыто содействовали обогащению и процветанию меньшинства, надо было только не ошибиться, выбрать такую программу, чтобы не слишком пугала. Еще лучше содействовать той программе, что, так или иначе, гарантирует включение тебя самого в отобранное меньшинство. Так произойдет, если ты станешь искренним адептом власти (на том основании, что она не принесет столько бед, сколько возможная альтернатива) и власть имущие в тебе увидят прок. Разумный, практический выбор меньшего зла сделался основным политическим вектором. Руководствуясь этим императивом, совершались поступки, которые приводили к разрушительным последствиям без всякого противодействия, лишь бы разрушения не коснулись принципов свободы, декларируемых привилегированным меньшинством. Зло принималось как неизбежность — на том основании лишь, что, если вовремя не поклониться этому злу, того гляди, случится худшее. Худшим злом, безусловно, явилось бы понижение уровня жизни внутри империи и ликвидация гражданских свобод для ее жителей. Остальное рассматривалось как меньшее зло. Даже если права варваров и ущемлялись, не следует при этом забывать, что жертва эта приносилась на алтарь общей свободы империи. Так из общества мало-помалу вымывалась, выветривалась способность к сопротивлению и суждению. Впрочем, социальная философия, усвоенная обществом, философия коллаборационизма, настаивала на том, что окончательного суждения не может быть в принципе — от него грех один.

IX

Убийство другого есть зло, насилие — это нехорошо; однако если насилие совершено по отношению к худшей части населения, да еще такой части, что потенциально грозит части хорошей, — то это зло следует поощрять. Эту малую толику зла следует совершить, чтобы не стать жертвой зла большого. Как сказала Мадлен Олбрайт, государственный секретарь Америки, комментируя тот факт, что за пять лет убито больше иракских детей, чем это предполагалось, «это был трудный выбор, но дело того стоило». Иными словами, если бы эти дети уцелели, могли подвергнуться риску гражданские права и свободы граждан большой империи — а это куда как хуже. Политика критиковать легко — особенно тем, кто сидит дома в кресле с газетой и не должен принимать решений. Однако демократия дает возможность каждому причаститься политике. И всякий член общества должен был дать себе ответ: готов ли он поступиться правом на самовыражение, свободную совесть, открытое и прямое голосование — ради абсолютно неизвестных детей, из которых (с большой вероятностью) вырастут неблагонадежные граждане. Легко быть абстрактным гуманистом — а вот ответственным коллаборационистом поди попробуй!

Если очевидному злу можно противостоять и, возможно, потерпеть поражение, то зло дозированное, меньшее зло, принималось добровольно — как некая вакцина против зла большого. Пусть вольется в нас эта толика губительного вируса — это ведь немного, это пустяк, это послужит гарантией, что чумой мы не заболеем. Таким образом, общество вырабатывало иммунитет против злодейства — ценой того, что перманентно пребывало в состоянии умеренного бесправия и дозированного преступления. Иммунитет против злодейства вырабатывался самым простым и верным способом — общество постепенно привыкало к злодейству. Проголосуем за лейбористов — они продажные, циничные и ввергли нас в войну, это все так; однако они все же лучше, чем консерваторы, которые тоже циничны. Проголосуем за демократов; они, конечно же, проституировали понятие демократии, они — жулики и воры; однако не за коммунистов же нам голосовать — ворюга мне милей, чем кровопийца, по слову поэта. Выбора на выборах у нас нет: мы всегда, a priori, без колебаний проголосуем за меньшее зло.

Некоторое неудобство состоит в том, что пропорции общественного зла постоянно меняются в связи с политической ситуацией, и выбор собственно меньшего зла есть сложная политическая задача. Исходя из этой задачи, рядовой гражданин, привыкший голосовать за меньшее зло, постоянно оказывался в недоумении: еще вчера это зло было объявлено меньшим, но сегодня, глядите-ка, оно уже сделалось большим по сравнению с иным. Приходилось приспосабливаться и в поисках меньшего зла постоянно менять друзей, пристрастия и союзников. Безоблачность сознания, удерживающего в памяти только сегодняшнее решение, была некогда описана Орвеллом в связи с войнами между Истазией, Евразией и Океанией. Однако гражданам орвелловской утопии приходилось сравнительно легко, поскольку они оперировали всего тремя державами, — попробуй разобраться, на чьей ты стороне, если стран много.

Так голосовали за бомбежку Сербии, экономическую блокаду Кубы, за военную интервенцию в Никарагуа, на Сомали, в Гранаду и Панаму. Голосовали те же самые люди, что упрекали брежневский режим в оккупации Афганистана, голосовали свободные граждане свободных стран, привилегированных государств, которые крайне обиделись бы, если бы на их собственную территорию вошел враг. Голосовали из гуманистических побуждений, поскольку лучше пресечь нарушения права человека в отдельной точке нашей планеты, чем дать этому преступлению разрастись. И тем более странно, что иногда (когда почему-либо это было надо) означенные нарушения прав поддерживали. Обстоятельства требовали, чтобы борцы за социальную справедливость иногда меняли свои взгляды на противоположные. И они меняли, иногда достаточно быстро, иногда в течение года. Казалось бы, если уж настроиться на пресечения антигуманных режимов, то режим Дювалье на Гаити должен возмутить свободолюбивые сердца. Однако он порой возмущал — а то вовсе не возмущал. Папа Док был все такой же, и тонтон-макуты делали все то же самое — но отношение либерального джентльмена к этому безобразию менялось постоянно. Либеральные люди, свободные в волеизъявлении своем, хотели разных вещей одновременно и голосовали то за одно, то за другое, а чаще за то, что им посоветуют. Они голосовали всем сердцем за то, за что им рекомендовали голосовать компетентные люди: за эмбарго на поставки на Гаити (когда это было выгодно), против эмбарго на поставки продовольствия на Гаити (когда это стало выгодно), в поддержку моджахедов и талибов Афганистана (когда это было выгодно), против них же (когда это стало выгодно), за террор в Сальвадоре (когда это было выгодно), против террора в Сальвадоре (когда это стало выгодно), за оккупацию Восточного Тимора Индонезией (когда это было выгодно), за блокаду Индонезии (когда это стало выгодно), за поддержку Ирака (в ту пору, пока это было выгодно) и бомбежку Ирака (в ту пору, когда это стало выгодно). Впрочем, надо же оставить место и некоторой логике. Если один и тот же человек голосует за убийство курдов в Турции и против убийства курдов в Ираке, почему надо считать, что он в чем-то не прав? Почему не предположить простую вещь — что в Турции курды плохие, а в Ираке курды хорошие? Иной сторонний наблюдатель мог бы предположить, что это такая игра или шутка — ведь нельзя же голосовать за диаметрально противоположные вещи одинаково рьяно. Ведь нельзя же столь быстро менять точку зрения на вещи принципиальные (например, поддерживать или не поддерживать резню в Тиморе). Однако — меняли. И голова у голосующих не кружилась.