Человек изо дня в день должен тратить свои силы, чувства, доброту на все окружающее его человечество, пусть даже в самых минимальных дозах и количествах, но если это происходит, то он живет!
Ведь человек по сути своей похож на сообщающийся канал, сосуд с двумя или даже несколькими отверстиями, куда течет свет, вода, воздух, пища, а из него обратно всякое дерьмо и семя, и вот это семя, как раз и искупает собой всякое дерьмо, хотя бы потому что оно несет в себе волшебный заряд новой жизни, жизни, которая спряталась в животе у моей Мнемозины.
Жизнь бывает порой похожа на сказку, но иногда с этой сказкой бывает такой перебор, что люди не выдерживают и сходят с ума!
Они теряют голову и все остальное, и их можно только пожалеть, хотя пройдет какой-то день, два, и все так изменится, что ты и сам не будешь знать, где сказка, а где реальность, и не всякому дано почувствовать разницу между ними.
В обычный воскресный день, после обеда, когда я, как обычно, заперся с Верой в чулане, прозвенел дверной звонок, и хорошо еще, что мы не успели раздеться, потому что Мнемозина тихо заскулила от страха в своей комнате, Леонид Осипович осторожно прошаркал к двери, и стоял возле нее не шелохнувшись, как глиняный божок-истукан, а Елизавета Петровна хранила только одно гробовое молчание.
Я, едва успев натянуть на себя штаны, все-таки успел добежать до двери и открыть ее. И, Боже ты мой, милостливый, будто снег на голову, на пороге стояли, улыбаясь, Петя с Сарой и держали в руках увесистый пакет с бутылками грузинского вина.
– Ну, что не ждал нас, шалун?! – засмеялся Петя, подозрительно вглядываясь в мою паховую область.
Я склонил голову и действительно, ширинка была не застегнута, а из нее как из окошка торчал мой бессовестный фаллос.
– Прошу прощения! – покраснел я и тут же застегнулся, и проводил гостей в нашу гостиную.
Красная от смущения, Вера уже накрывала стол, Леонид Осипович боязливо выглядывал из-за двери, возможно, предполагая, что я привел к нам еще одних колдунов.
С большим трудом я уговорил Мнемозину и Леонида Осиповича сесть с нами за стол.
О Елизавете Петровне вообще не было речи, она срала как канарейка! И даже сама мысль о ней вызывала у меня тошноту!
– Кто это?! – спросил меня Леонид Осипович, с опаской усаживаясь за стол и стараясь не глядеть Пете с Сарой в глаза.
– Это Петя, мой друг, врач, – начал объяснять я.
– Зубной, – тут же добавил Петя и наступил мне под столом на ногу.
– Ну, да, зубной, а какой же еще, – смутился еще больше я.
Мнемозина прижалась ко мне, кляцая от страха зубами, а потом положила мне голову на колени, почти совсем вся спрятавшись под стол.
Сара с искренним сочувствием взглядывала на нее. Один Петя был полон невозмутимого спокойствия и какой-то глуповатой детской радости.
Казалось, мои проблемы его нисколько не трогали и не задевали! Впрочем, он и в студенческие годы был какой-то малахольный, и спокойный как танк, его даже из пушки ничем не прошибешь.
– А почему твоя симпатичная жена не сядет с нами за стол?! – взглянул Петя на Веру, разливающую нам по бокалам вино.
– Она домработница, – взволнованно шепнул я.
– Ах, ты капиталист недорезанный, – засмеялся Петя и притянув Веру за рукав, стал упрямо ей предлагать сесть с нами за стол.
– Но вам же сказали, что она домработница! – неожиданно подняла с моих колен свою голову Мнемозина. Она для всех незаметно прокралась к нам на корточках, и так вот и стоя на корточках возле меня, положила голову мне на колени.
Никогда ее такой злой я еще не видел, и глаза у нее блестели, как у дикой кошки, и ноздри широко раскрывались как у хищного зверя, и все в ней было накалено как в печке. А черные курчавые волосы на ее голове переплелись непонятными узлами, будто она не причесывалась целую вечность.
– Простите, виноват, – улыбнулся Петя, разведя руками.
Сара тут же хихикнула и быстро втянула Петины губы своим хищным ртом.
Мнемозина опять закляцала от страха зубами, спрятав свою головку на моих коленях. Леонид Осипович с явным неудовольствием поглядывал на целующуюся парочку.
Неожиданно взгляды Пети и наблюдающего за ним Леонида Осиповича встретились, и Леонид Осипович что-то заорав о сглазе и порче, опрометью вылетел из гостиной.
– И с ним всегда так?! – усмехнулся Петя, оторвавшись от Сары.
– Да, они здесь все ебнутые, – неожиданно разразилась гневом Вера.
– Уволю! – зашипела Мнемозина, поднимая голову с моих колен, но как будто снова чего-то, испугавшись, закляцала зубами и улеглась под стол возле моих ног, свернувшись калачиком, опять став похожей на брошенную собаку.
– Мадам, а вас здесь сквозняк не беспокоит, – вытянул под стол свою шею Петя.
– Ну, зачем же ты так, Петя?! – рассердился я и встал из-за стола.
– Ну, ладно, старик, ну, прости, ну, больше не буду! – Петя прижал обе ладони к сердцу и умоляюще поглядел на меня.
– Хорошо, – успокоился я, снова усаживаясь за стол, – только не приставай к Мнемозине! Ей сейчас нельзя нервничать! Ты меня понял?!
– Хорошо, хорошо! Я все понял! – лукаво подмигнул мне Петя.
Нет, он все-таки неисправим, – с грустью подумал я, – и какого черта он сюда приперся? Целовался бы у себя со своей Сарой и никого не трогал! И так тошно на сердце!
Все два часа, что мы сидели за столом, Мнемозина лежала у моих ног, свернувшись калачиком, тихо поскуливая. Петя, увлекшийся с Сарой то поцелуями, то потреблением грузинских вин, почти ни о чем не говорил.
Говорила за столом одна только Сара, да и то, только после того, как уставала целоваться с Петей.
– Я вам сейчас расскажу про свою мечту, из-за которой я пыталась не раз отравиться, но никак не могла найти подходящие таблетки, – начала свой рассказ Сара.
Даже Мнемозина под столом перестала скулить, по-видимому, прислушиваясь к нашему разговору.
– Звали его Венедикт, он был такой хорошенький и такой недосягаемый. Мне-то тогда было уже семнадцать, а ему только пятнадцать лет. Как вспомню его, так сразу и вздрогну, и плакать так хочется! Любила я его отвратительно, аж до тошноты!
Везде, где только встречала одного, хваталась руками за письку, и вообще делала ему больно, просто нравилось мучить его! Чувствовала, что не любит он меня такую толстую и некрасивую, а поделать с собой ничего не могла, дура!
И возненавидел он меня до такого яркого блеска в глазах, что я свои глаза никак не могла от него отвести. Куда Венедикт, туда и я за ним. Плетусь, как собачка за своим хозяином!
А жили мы тогда очень скверно, материться и курить я научилась с трех лет, а с тринадцати вовсю уже бл*довала.