В своем воображении я, конечно, рисовал какую-то возвышенную любовь, но вся любовь Мнемозины ко мне была лишь выражением ее сексуальной неудовлетворенности или потребности, весьма характерной для ее юного возраста. Интересно, сколько раз мужчина должен обладать женщиной, чтобы она, наконец, научилась плясать под его дудку?!
Думаю, что земной жизни на это не хватит!
Осознавала ли Мнемозина, что, выходя за меня замуж, совершает (для себя) крайне невыгодную сделку?!
Думаю, что осознавала! И все же ее тоже можно было понять, ведь на весах существования с одной стороны располагалось наказание с возможным тюремным заключением и потерей ею всех семейных денег, а с другой жизнь со мной, пусть и пожилым, но все еще очень сексуальным и востребованным человеком.
Может поэтому, у Мнемозины иногда бывали нервные срывы, когда она никого не стыдясь, могла оскорбить меня и даже ударить!
Она поняла, что я не продаюсь и не покупаюсь, и это очень сильно злило ее, но больше всего ее выводили из себя родители, которые умоляли порвать со мной.
О, если б они только знали, как этого хочет их собственная дочь, и что ей мешает, возможно, тогда бы они не стали изо дня в день ломать эту гнусную комедию.
Правда, постепенно Леонид Осипович с Елизаветой Петровной начали побаиваться меня, им вдруг взбрело в голову, что я колдун и обладаю какой-то чудодейственной силой, которая и притягивает их дочь ко мне.
Они даже как-то раз, проболталась Мнемозина, ездили к какому-то магу-кудеснику, который взял с них приличную сумму денег, и пообещал в ближайшее время навести на меня порчу.
Однако время проходило, а порча белого мага и кудесника на меня нисколько не действовала, и даже наоборот, после всего этого у Леонида Осиповича развился сильный гайморит, а у Елизаветы Петровны ужасный геморрой, и теперь Леонид Осипович не мог нормально дышать, говорил в нос, а дышал ртом, а Елизавета Петровна с трудом садилась на заднее место, и боялась пошевелиться, ибо стоило ей лишь раз нечаянно пошевелиться в сидячем положении, как тут же мгновенная боль раздирала ей всю задницу, и она плакала и кричала, нисколько не стесняясь нашего присутствия.
– А может ты и в самом деле колдун? – с безумным сомнением поглядывала на меня Мнемозина, и как ни странно, тоже начинала побаиваться меня.
– Не бойся, – шутил я, – на беременных моя порча не действует! – а сам думал: неужели глупость, как и все остальные болезни, может передаваться по наследству?!
Наверное, все-таки может! Ведь серое вещество в мозгу матери и серое вещество в мозгу младенца, находящегося в ее утробе питается одной кровью, а, как известно, безумная кровь всегда ударяет в голову!
Хуже всего, что они стали передо мною пресмыкаться, они часто спрашивали меня с благоговейным шепотом, чем они могут быть мне полезны, что они могут сделать для меня.
Еще покупали мне, как ребенку множество ненужных безделушек, даже кое-что из одежды, галстуки, которые я не носил, рубашки, которые мне всегда были малы и коротки. Один раз Леонид Осипович умудрился даже принести мне желтую канарейку в клетке.
Канарейка в клетке почему-то упрямо молчала и изо дня в день срала, наполняя атмосферу нашего жилища чудовищными миазмами. Когда же мне все это надоело, я выпустил канарейку в форточку, а клетку выбросил на помойку, вскоре с Леонидом Осиповичем стало плохо, и его увезли на «скорой помощи» в больницу.
Как потом оказалось, у него на жопе, на правой ягодице образовался большой свищ величиною с луковую головку, который быстро удалили хирургическим путем.
С Мнемозиной тоже произошли невероятные перемены, и если раньше она с огромным наслаждением набрасывалась на меня, то теперь с большой опаской ложилась со мной в постель. В те же минуты, когда я только непроизвольно дотрагивался до нее, ее зрачки сразу же расширялись от ужаса, а зубы стучали как от нервического припадка, и все равно я овладевал ею, только у меня было ощущение, что я обладаю не женщиной, а искусственным манекеном.
В эти минуты я хотел назвать ее бл*дью, проституткой, непотребной женщиной. Голова моя кружилась от одной только мысли, что я столкнулся с небывалым случаем массового психоза или коллективного идиотизма!
Елизавета Петровна вообще от меня пряталась, опускала вниз голову и бежала прочь, завидев меня, и старалась никуда не выходить из своей комнаты.
Наша домработница Вера с изрядной долей брезгливости приносила ей еду и постоянно меняла судно. Леонид Осипович после лечения в больнице все же изредка выходил к нам во время обеда, но все равно старался пореже встречаться со мною.
Почему-то в свой дом в Подмосковье, который им подарил их спятивший от удара Мнемозины зять, они возвращаться не хотели. Возможно, своим присутствием в моем доме они хотели меня задобрить как колдуна. И все же выше моего понимания оставалось безумие Мнемозины.
– Неужели, – думал я, – ее сумасшествие может передаться и нашему ребенку?
Чтобы совсем с ними не спятить, я по вечерам уходил к Борьке Финкельсону, и с интересом наблюдал, как они с Любой играются со своим младенцем, которого в честь отца тоже назвали Борисом. Я им рассказывал про свои неприятности, но они слушали меня вполуха и смеялись, потому что не верили мне, и думали, что я, таким образом, с ними шучу. Уходил я от них с не меньшей головной болью, чем от своих.
Хуже всего, что теперь Елизавета Петровна срала как канарейка. Из комнаты она выходить не желала, поскольку боялась увидеть меня и получить от меня очередной сглаз, а наша домработница судна из-под Елизаветы Петровны выносить не успевала, к тому же Елизавету Петровну из-за геморроя часами мучили запоры.
Теперь струйка неожиданных зловоний растекалась по всему дому из ее комнаты, но выбросить Елизавету Петровну в форточку как канарейку не представлялось никакой возможности! Надо было что-то делать! Единственно нормальной в нашем доме оставалась домработница Вера, но от нее у меня могла разболеться голова.
Очень часто Вера мне подмигивала и украдкой вкладывала в нагрудный карман моего пиджака записочки любовного содержания, в которых предлагала мне заняться любовью, предварительно закрывшись в ванной или в чулане!
Временами я ощущал перед всеми какое-то стеснение, а подчас даже вину за свое умственное превосходство и огромный жизненный опыт. Однажды все-таки мое терпение лопнуло, и я заперся с Верой в чулане. Было темно, пыльно и очень неловко!
Она сотни раз хваталась за мой хобот, то ручками, то пухленькими губками, отчаянно пытаясь возбудить меня любым способом, но совершенно бесполезно, потому что где-то в глубине души я не желал изменять моей Мнемозине!