Но получается это у него неуклюже, и вопрос его ни к чему, и Малыхин этот вопрос отводит…
И так во всех деталях уточняется сцена расстрела в Гайдуке — кто где стоял и кто что делал, и все эти детали чрезвычайно важны потому, что решается вопрос о жизни и смерти.
А я думаю об Оберлендере (это не тот «знаменитый» Оберлендер, а всего лишь однофамилец — Гельмут Оберлендер, переводчик зондеркоманды, вроде Вейха). Оберлендера нет сейчас на суде, как нет многих карателей из зондеркоманды СС 10-а — Шаова Ахмеда, Тимошенко Григория, Залесского Ивана, Коопа и Рябова, которые живут, никем не наказанные, в Западной Германии, в Бразилии, во Франции, в Соединенных Штатах Америки и в Парагвае. И вот Псарев, который тогда, в Гайдуке, стоял на расстоянии одного шага от Оберлендера, прижат к деревянному барьеру, и Еськов суетится около микрофона, и через несколько дней грянет над ними приговор, а Оберлендер от всего этого избавлен. Давно уже он не каратель и не преступник, он архитектор: окончил в Западной Германии институт, перебрался в Канаду, где строит для богатых заказчиков виллы по индивидуальным проектам, и далекими кажутся ему Россия и этот процесс. Он свое отстрелял, и теперь живет спокойно, и, наверно, так рассуждает, что всему свое время и на все свои заказчики. А что касается тех тысяч и десятков тысяч людей, которых он когда-то убил, то что же делать? Им просто не повезло. Так всегда в жизни: кому-то везет, а кому-то нет.
И я вспоминаю свою недавнюю — за четыре месяца до Краснодара — поездку в Штутгарт, где в районе целебных источников Бад-Канштадт, на Таубенгеймштрассе, 51, своими глазами видел Вальтера Керера, о котором сейчас без конца говорят на процессе.
Он подкатил к дому на «мерседесе» с женой, с дочерью. Это была обычная семья, был жаркий июньский день, равнодушно светило над Штутгартом солнце, и в ту самую минуту, когда я узнал в плотном, самодовольном мужчине Вальтера Керера, который в одном только Майданеке — ради забавы! — приказал в течение трех суток (ночью убивали при свете ламп) расстрелять тридцать тысяч человек, в ту самую минуту, когда я его узнал, ничего, ровным счетом ничего не произошло: не грянул гром, не закатилось солнце. Керер спокойно посмотрел на меня, наши взгляды встретились…
Я зашел в кафе, на котором была укреплена вывеска с фамилией «Керер», и у каждой официантки на фартучке синими нитками было вышито «Керер», и на тарелках, на ложках, на стаканах для пива значилось «Керер», и люди ели пирожные Керера, пили кофе Керера; могли ли они предположить, что все в этом кафе — от линолеума на полу до модных, современных светильников и фартуков официанток — было приобретено на золотые коронки, изъятые из провалившихся ртов трупов, на обручальные кольца, снятые с выломанных пальцев, на сережки, вырванные из ушей женщин?..
(Керер командовал карательной ротой, начальствовал над Сургуладзе, и Псарев одно время тоже был у него в подчинении…)
* * *
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Псарев, в каком году закончилась ваша служба у немецких фашистов?
П с a p e в. Мой путь закончился в 44-м году, в Чехословакии.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Что же получается? Три года немцы возили вас по маршруту Ростов — Краснодар — Новороссийск — Крым — Мозырь, кормили, одевали — и все это делалось для Псарева, который ничего не делал для немцев? Есть здесь логика, что вас, бесполезного человека, немцы за собой таскали? Сургуладзе говорил, что если кто не толкает в душегубку, его самого толкнут, а как же вам удавалось всего избегать? Вам самому не кажется странным такое наивное поведение немцев? И это в карательной команде, специально предназначенной выполнять палаческие функции?
П с a p e в. Я после всего этого ужаса боялся.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Вы боялись, но немцы-то не боялись.
E с ь к о в (с места). Если боялся, чего же ты тогда не убежал, а до 45-го года таскался за ними? «Боялся, боялся», как маленький…
П с a p e в. Это мое дело.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Где вы женились?
П с a p e в. В Новороссийске, в ноябре 42-го года. Не я женился, меня женили. Я женился — четыре дня не знал, как подходить. Потом тетка меня научила. (В зале смеются.)
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Это не так уж важно. Это дела ваши личные. А вот свадьба у вас была?
П с a p e в. Какая там свадьба…
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Гости были?
П с a p e в. Были. Шеф, Скрипкин, Федоров.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й, Какой шеф?
П с a p e в. Новороссийской команды.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Значит, кто же у вас был в гостях? Шеф, командир взвода — Федоров, помкомвзвода — Скрипкин. Как же получилось, что руководящий состав почтил своим вниманием такого нерадивого солдата? Как это все связать вместе?
П с a p e в. Шефа я пригласил, чтобы он нам дал чего-нибудь спиртного. Федоров и Скрипкин выпить любили. А кроме того, моя бывшая жена работала там, и они ее все знали. А шефу я сапоги чистил. Ему и другим.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. До сих пор мы слышали, что русские близко подходить боялись к этим шефам, а к вам они на свадьбу идут… Вы в Абрау-Дюрсо в казни Кукобы участвовали?
П с a p e в. Не был я там.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Еськов!
E с ь к о в. Был Псарев. Арестовывал людей, сгонял на казнь, расстреливал. Почему у него шеф на свадьбе гулял и почему Еськова не пригласил он на свадьбу? Он в числе передовых был, раз шеф к нему на свадьбу пришел…
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Так участвовали вы в казни Кукобы или нет?
П с a p e в. Не участвовал. Видел только, как пальто его несли.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Вы обвиняетесь в том, что конвоировали Кукобу на казнь, сгоняли на площадь население, а потом приняли участие в расстреле этого населения.
П с a p e в. Этого не могло быть.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. А свидетели и подсудимые видели вас в тот день в Абрау-Дюрсо.
П с a p e в. Не подтверждаю.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Скрипкин!
С к р и п к и н. Был такой случай… (Псареву.) Почему вы говорите неправду? Я говорю, а у меня сердце жмет. Но когда-нибудь надо отвечать перед советским народом, перед советским судом.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Ну, что скажете, Псарев?
П с a p e в. Я не участвовал.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Значит, и на эту операцию вам удалось не поехать? Расстрел польских граждан в Люблине, на стадионе…
П с а р е в. Слышал об этом, но сам не был.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Буглак, подойдите к микрофону… Помните этот эпизод?
Б у г л а к. Как же не помнить.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Участвовал Псарев?
Б у г л а к. А как же не участвовал! Он всегда участвовал. Бывало, придешь к нему, даже если после работы, скажешь: «Николай, тут яму надо выкопать, пострелять», — он без слова идет.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. И там, в Люблине, пошел?
Б у г л а к. И там пошел. А как же?
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Что это были за люди, которых тогда расстреливали?
Б у г л а к. Вот этого не могу припомнить.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Как они вели себя перед смертью?
Б у г л а к. Не знаю. Не наблюдал.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. А выглядели как?
Б у г л а к. Да не могу я описать. Угрюмо выглядели.
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Но были эти люди в чем-либо виноваты?
Б у г л а к. В чем они могли быть виноваты? Совершенно невинные были люди…
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Вейх! Что вы можете сказать об участии Псарева в люблинской акции?
В е й х. Псарев был одним из активнейших. Если партизан какой бежал, Псарев готов был в огонь лезть, чтоб догнать…
К допросу приступил прокурор.
* * *
П р о к у р о р. Скажите, Псарев, выходит, что вы служили немцам всей семьей?
П с a p e в. Почему всей семьей?
П р о к у р о р. Что делала ваша жена?
П с a p e в. Она служила в зондеркоманде уборщицей, поварихой, стирала белье… Я не знал тогда, семья это или нет. Жил — и все.
П р о к у р о р. Когда вы расстались со своей женой?
П с a p e в. В сорок четвертом году…
* * *
…Для полноты картины пришлось вызвать в суд первую жену Псарева; два года назад, с новым своим мужем, она возвратилась из Австрии, где прожила шестнадцать лет, прожила, да не прижилась, и, как она рассказывала, все эти шестнадцать лет там — в Вене и в Зальцбурге, а некоторое время и в городе Ливорно (Италия) — об одном только мечтала, как бы вернуться. И когда она узнала, что на таких, кто сам не стрелял, распространяется амнистия, тут же списалась с домом, и ей обещано было, что устроят ее проводницей на линии Ростов — Новороссийск.