Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Основной целью приезда Хаммонда в Новый Орлеан было сбыть повыгоднее очередной урожай, однако он никогда не упускал возможности пополнить свое поголовье, которую предоставлял город. Он посещал все аукционы и распродажи, причем не брезговал детьми и подростками, с первого взгляда распознавая будущую силу, сообразительность и выдающиеся племенные свойства. Он обходил многочисленных работорговцев, преследуемый по пятам верным Драмжером.
Не прошло и дня, как Хаммонду поступило первое предложение продать Драмжера. Он испытывал особенную гордость, когда показывал знатокам своего боя обнаженным: знатоки в голос восхищались его совершенством и жадно ощупывали его стройные члены. Сперва Драмжер страшился этих осмотров, особенно когда до его ушей стали долетать предлагаемые за него цены. Его опыта хватало для того, чтобы понимать, что цены совершенно фантастические. Однако Хаммонд неизменно отвечал покупателям отказом, и Драмжер постепенно избавился от страха. Он уверился, что во всем Новом Орлеане не сыщется достаточно денег, чтобы его купить, и это соответствовало действительности. При удачном стечении обстоятельств и тщательном отборе самок Хаммонд ожидал получить от Драмжера не меньше двадцати пяти отменных племенных особей обоих полов. Если бы стоимость рабов возрастала в сложившихся темпах, то хозяин паренька заработал бы на нем примерно пятьдесят тысяч долларов вместо пустячных двух-трех тысяч, которые ему сулили.
Поэтому, демонстрируя Драмжера, Хаммонд просто тешил свое тщеславие и дразнил знатоков. При этом он не упускал из виду возможность удачных приобретений. Стоило ему приметить неплохого раба или рабыню юного возраста, предлагаемых по сходной цене, как он раскрывал кошелек. Рабы мужского пола могли быть впоследствии проданы по высоким ценам, женщины предназначались на роль служанок и для воспроизводства. Приплод мог быть продан только через много лет, однако это не беспокоило Хаммонда. Его фалконхерстское поголовье существовало на принципах самоокупаемости, поэтому выращивание нового раба почти не стоило денег. Ему не было дано заглянуть в будущее и понять, что его капиталовложения к моменту возмещения утратят всякий смысл, ибо к тому времени прекратится купля-продажа рабов. Несмотря на рост аболиционистского движения на Севере, Хаммонду не хватало провидения, чтобы предусмотреть подобный исход.
Конечно, слухи достигали Юга, но на бредни агитаторов-северян никто не обращал серьезного внимания. Вся история человечества пронизана рабством. Значит, оно пребудет в веках. Разве оно не освящено в Писании? Черному от рождения уготована роль существа, зависимого от белого брата. Поэтому так не только было, но и будет, как бы ни причитали святоши-северяне. Черт бы их побрал, если верить их проповедям, то получается, что ниггеры — люди! Чепуха! Любому известно, что негр — животное, пусть высшее, так как умеет разговаривать и кое-как мыслить, но все равно животное.
Как прикажете хозяйствовать на плантации без рабочего скота? Весь Юг, возросший на рабском труде, задавал этот вопрос, логичного ответа на который не существовало. Пускай грязные северяне, помешанные на деньгах, подыхают у своих ткацких станков и гноят на смрадных заводах своих изможденных детей; Юг никогда не изменится, никогда и ни за что!
Но несмотря на удары кулаками по столу и хлопанье ладонями по ляжкам, туго обтянутым панталонами, Юг уже претерпевал необратимые изменения. Плодородные земли, прежде год от года приносившие богатые урожаи хлопка, истощились. С каждым годом с них собирали все более скромный урожай, хотя черное население плантаций неуклонно росло. Хранилища плантаций пустовали, а невольничьи бараки были набиты людьми под самую крышу. Впрочем, иначе и быть не могло: благосостояние плантатора измерялось не собираемым им урожаем, а количеством двуногого скота, которым он мог кичиться. Любой, кто мог похвастаться шестью сотнями голов, приобретал несокрушимый авторитет, хотя скудного урожая с его истощившихся полей едва хватало для прокорма бурно плодящихся чернокожих, которые, как и сама плантация, давно были заложены и перезаложены с потрохами. Ниже располагался слой аристократии с тремя-четырьмя сотнями рабов на одного хозяина; впрочем, даже владелец сотни рабов не оставлял надежд разжиться в ближайшем будущем. Недостижимость подобных надежд была скрыта от Хаммонда и ему подобных. Подобно тюльпанной лихорадке, когда-то раздавившей хозяйство Голландии, мания рабовладения, набирая силу, вела рабовладельцев к неминуемому самоуничтожению. Впрочем, данный способ зарабатывания денег был весьма приятным — кто же с этим поспорит? Достаточно обзавестись разнополой парой рабов — а дальше сделает свое дело матушка-природа, и лет через двадцать появится новый раб, тянущий на тысячу, а то и на две. Это все равно что положить деньги в банк под хороший процент, нет, даже лучше, ручаюсь, сэр!
Так же, только куда активнее, зарабатывал свои деньги и Хаммонд. Его отец зарыл состояние в разных углах плантации, набив золотыми монетами старые чайники, однако Хаммонд нашел лучший способ обеспечить сохранность капитала, нежели зарывание его в землю. Из сентиментальности он не трогал чайники с золотом, будучи единственным, кто знал, где их искать. У него собрались такие крупные суммы в банках Мобила, Нового Орлеана и Натчеза, что он мог позволить себе роскошь относиться к древним чайникам как к сувенирам из допотопного прошлого. Сегодня Хаммонд Максвелл, владелец плантации Фалконхерст близ Бенсона, штат Алабама, был одним из богатейших людей всего Юга. Он принадлежал к столпам южной аристократии и давно уже перестал именоваться работорговцем, хотя прежде именно этим званием исчерпывались его стремления.
Прочесывание невольничьих рынков города увенчалось приобретением 18 молодых рабов, вернее, 12 особей мужского и 6 — женского пола, в возрасте от 8 до 16 лет. Каждый достался ему недорого, поскольку дети и подростки раскупались не очень охотно. Все приобретенные рабы были сильными, здоровыми, с гладкой кожей и приятной внешностью. Заплатив за них, Хаммонд оставил их на прежнем месте, пока не будут распроданы его рабы, с которыми он прибыл в Новый Орлеан, после чего им предстояло отправиться в Фалконхерст вместе с новым хозяином.
В день торгов он встал ни свет ни заря и поспешил в сопровождении Драмжера к Слаю, чтобы еще раз проверить, как выглядят рабы в праздничном одеянии, и проследить, чтобы все сытно позавтракали. После завтрака каждый получил для поддержания духа по стаканчику кукурузной водки, хотя, по правде говоря, необходимости в искусственных средствах не было. Впервые за все время пребывания в Новом Орлеане рабам предстояло оказаться за пределами невольничьего барака, и они в радостном возбуждении выстраивались в колонну по четыре перед бараком под звуки банджо, труб и барабанов — Слай нанял по такому случаю оркестр. Двое мужчин — самые рослые и видные из всех, кого Хаммонд привез на торги, — несли транспарант с объявлением об аукционе. Колонна тронулась с места под грохот барабанов, фанфар, духовых и перебор струн банджо — точь-в-точь как на шутовском параде музыкантов спустя полвека.
Музыка, ощущение свободы, новизна впечатлений, любопытство уличной толпы — все это поднимало рабам настроение. Хаммонд оставил их ритмично марширующими посреди улицы под взорами зевак. Драмжер с удовольствием принял бы участие в шествии. Ему тоже хотелось пройтись через город под музыку, вожделенно разглядывая машущих платочками темнокожих женщин на тротуарах. Они бы не сводили с него взглядов, а потом многие месяцы перемывали бы ему косточки и все прочее — ведь он наверняка оказался бы самым красивым негром, которого они когда-либо видели!
Однако привести рабов на аукцион было поручено Слаю и Бруту, поэтому Драмжер снова увидел их, только когда явился с Хаммондом в отель «Сент-Луис», где они уже занимали свои места на аукционном помосте. От внимания слуги не ускользнула нервозность хозяина: тот повторял про себя имя каждого, кто поднимался по ступенькам, словно с сожалением прощался с давним приятелем.
Рабы по очереди поднимались по ступенькам и ненадолго застывали под взглядами собравшихся; предлагаемые цены возрастали, потом раздавался удар молотка, возвещавший о совершившейся продаже, и раб или рабыня сходили по ступенькам в новую жизнь. Драмжер с раннего детства знал каждого, играл с ними, спал вповалку, дрался. Все они были члены одной большой семьи, связанные кровными узами или длительным тесным общением. Он слушал, как оглашаются имена, зачитываются родословные, расписываются достоинства, выкрикиваются цены; затем они исчезали, и он знал, что никогда больше их не увидит. Гигант Сатурн, башня из мышц; силач Платон, чемпион по вспашке; гибкий Тонио с ногами беговой лошади, обгонявший в Фалконхерсте любого соперника; красавчик Джимми с густыми ресницами, оливковыми щечками и курчавыми волосами; Наксо с нахмуренными бровями, имевший зловещий вид, но обладавший мягчайшим, как у котенка, нравом; Тамерлан, за один год поспособствовавший зачатию дюжины малышей; Тобиас, Рафаэль, Лео, Жиль, Доминик, Октавиан — у каждого было чем гордиться. Среди рабов были темные, как чернослив, с отливом, словно только вчера из Африки; табачно-бурые, с оттенком сепии, желтые, цвета слоновой кости; был даже один, рожденный квартеронкой от белого отца и настолько напоминающий настоящего белого своими голубыми глазами и светлыми кудрями, что его можно было принять скорее за скандинава, чем за негра. Дальше пошли Джун, Бетти, Фанни, Клодины и все прочие, с детьми или только собирающиеся родить.