– Вот именно! – перебила Троянда. – О Пьетро, разве ты бог, чтобы решать, кому когда умереть? Будь милосерден, прости эту несчастную, как прощал своих врагов наш Спаситель и завещал нам. Пусть она умрет в покое.
Откровенная скука выразилась в глазах Аретино.
– В покое! – возопил он, вновь воздевая руки. – В покое для кого?! Тащить умирающую в мой дом… Кто, позволь тебя спросить, будет ухаживать за этой рванью?! Я не могу приказать этого ни одному из своих слуг – они убегут прочь с криками ужаса, да вдобавок у каждого есть свои обязанности.
Троянда поджала губы. Не то чтобы ей было так уж безумно жаль Джилью – Пьерину Риччья, тем более что за той водились истинные преступления. Но она просто не могла позволить, чтобы Пьетро – ее добрейший, великодушнейший Пьетро! – запятнал себя грехом. Он должен простить Джилью и дать ей умереть в прощении, спокойствии и человеческом тепле. Если он не понимает, что поступить следует именно так, Троянда сумеет ему внушить это. И хоть у нее с души воротит при одной мысли, что придется прикоснуться к этой куче тряпья, по которой прыгают вши наперегонки с блохами, этой потаскушке и воровке, именуемой пышным прозвищем Джилья, – лучше уж она запачкает руки грязью, чем Пьетро – свою душу грехом. И, собрав все свои силы, она выпрямилась и заявила:
– За Пьериной буду ухаживать я. Я сама!
Луиджи, забыв о своей всегдашней, чуть насмешливой сдержанности, громко присвистнул. Аретино застыл с раскрытым ртом, а глаза его метали молнии. Вот-вот с языка сорвутся оглушительные громы… но в этот миг Троянда, которая прекрасно понимала, как нелепа и уродлива ее размалеванная физиономия, подняла подол рубахи и принялась вытирать лицо.
Из головы Аретино вмиг вылетели все мысли. Рубаха была узкая, и Троянде пришлось задрать ее довольно высоко. Ноги ее обнажились выше колен, и зрелище этих точеных ног произвело на Аретино действие, подобное хорошему удару под дых. А Троянда, словно нарочно, поднимала рубашку все выше и выше.
Аретино смотрел, чувствуя сладостную боль в чреслах. Сердце билось неистово, словно у мальчишки, впервые увидевшего, как раздевается женщина. А ведь он сотню раз видел Троянду обнаженной, он знал ее тело наизусть, все его таинственные, манящие уголки… Он и вообразить не мог, что способен так ошалеть лишь от созерцания двух прелестных ножек!
Что это там она говорила? О чем просила? Да она получит все, что угодно!
– Хорошо, хорошо! – еле выдавил он пересохшими губами. – Пусть эта тварь остается. Все, что хочешь! Делай что хочешь, но… только не сейчас! Потом! – И, чувствуя, что терпение его почти иссякло, что еще мгновение – и он опрокинет Троянду на террасу и овладеет ею прямо здесь, на глазах не только Луиджи, Пьерины и ревниво выглядывающих из дверей Аретинок, но и на виду пассажиров всех гондол, во множестве плывущих по Canal Grande, он грубо поволок Троянду в дом, мечтая сейчас лишь об одном: поскорее найти хоть какой-нибудь укромный уголок и раздвинуть наконец эти дивные ноги своими волосатыми, как у сатира, конечностями.
* * *
Мгновение Луиджи озадаченно глядел вслед скрывшейся паре, затем пожал плечами. Строго говоря, увиденное его ничуть не удивило: он слишком хорошо знал своего господина. Однако «святая Дария» имеет на него огромное влияние… дура, она и не подозревает, сколь много могла бы иметь, подойди к делу правильно! Вот если бы он, Луиджи Веньер, мог вить такие веревки из Пьетро Аретино, он уж знал бы, о чем его просить – нет, чего требовать! Но, как говорится, господь бог всегда дает ожерелье тем, у кого нет шеи! Луиджи чуть не помер со смеху, когда глупая славянка принялась умолять синьора не совершать того, чего он и так никогда не совершил бы. Убить Пьерину! Чушь какая! Уж Луиджи-то прекрасно знает: снова заполучив в свои руки Джилью, Аретино не успокоится, пока не получит с нее своего долга: она ведь исправно платила, пока ей не попался на глаза златокудрый красавец Лазарио. А теперь ей предстоит отдавать еще и проценты… их изрядно-таки набежало за эти два года!
Он перевел взгляд на Джилью, которая пыталась подняться, – и брезгливо передернулся. Ну и грязна же она! И все-таки придется снова взять ее на руки и внести в дом, предоставив заботам чувствительной Троянды.
Троянда и Джилья. Роза и Лилия. Ну-ну… О, будь Луиджи садовником, он четырежды подумал бы, прежде чем соединить эти цветы в одном кувшине или корзине. Ведь всем известно, что роза и лилия – смертельные враги, их аромат взаимно убивает друг друга. А синьор Пьетро задумал поселить их на одной клумбе, то есть, тьфу, в одном доме. Ну что ж, хоть это, говорят, святотатство, можно смело клясться именем Христовым: очень скоро в палаццо Аретино развернутся интереснейшие события!
8. Роза и лилия
Ежели дело обстояло и впрямь так, как думал Аретино, и Джилья была виновна в гибели Лазарио Цезарино, то она заслуживала ненависти и презрения, ибо участь молодого человека была ужасна. Сначала его прогнали сквозь строй бичей, затем полуживое тело привязали к колу и провезли на барке по Большому каналу, от Святого Марко до собора Святого Креста, хлеща окровавленную плоть раскаленными докрасна прутьями. И никто не знал толком, был ли жив Лазарио к тому времени, когда началось собственно умерщвление: его привязали к лошадиному хвосту и тащили от площади Святого Креста полпути до Малой площади, и на этой половине пути отрубили Лазарио (или его трупу) правую руку, а затем, между колоннами Малой площади, отсекли голову и четвертовали.
Троянду ужаснула жестокость казни; однако Аретино и Луиджи были раздавлены, когда поняли, что все это случилось в Венеции – можно сказать, совсем рядом! Нет, они не присутствовали при казни некоего Альвизо Бенато – под этим именем принял смерть Лазарио, но помнили тот день: именно тогда сквозь строй бичей прогнали проституток, отдававшихся туркам. Лазарио предпочел умереть, не попросив о помощи всевластного Аретино.
– Почему?! – громко стенал тот. – Я бы спас его, спас, несмотря ни на что! Или хотя бы облегчил его смерть!
Но оказалось, что Лазарио до последнего мгновения хранил свое инкогнито. Он обобрал, обманул своего благодетеля, и стыд за содеянное оказался сильнее страха смерти.
Однако причиной столь жестокой казни Альвизо Бенато стали и другие преступления. Задержали его в тот миг, когда он под предлогом желания поцеловать проходившую мимо женщину сорвал у нее с головы драгоценности и пустился бежать с награбленным. Его схватили. По закону виновного в таком злодеянии следовало повесить, а потом обезглавить, но еще до суда кто-то узнал в обвиняемом некоего храбреца – любителя поединков (оба участника заранее отдавали свои кошельки и драгоценности третьему участнику – судье, так что потом имущество побежденного переходило к победителю) на базилике Святого Марко, не раз обагрявшего ее мраморный пол кровью, ибо Альвизо всегда выходил победителем. Почему он святотатствовал? Бог весть! Прохлада ли его манила, или очень хотелось попасть в рай, потому что, по венецианскому поверью, умершие здесь отправлялись прямо в объятия святого Марко, какие бы преступления они ни совершили на земле… Впрочем, и за это святотатство он был бы всего-навсего задушен в тюремных подвалах Дворца дожей, однако еще одна подробность его бурной жизни вскрылась в ходе следствия.