Сидит рядом со мной на подиуме Познер и снисходительно цедит через губу, что телевидение – это бизнес, деньги, реклама и большего от него требовать невозможно. Какая «национальная культура»? Зачем? О чем разговор?
Выступает актер Ливанов и рассказывает «бородатый» анекдот о Сталине – я его слышал еще в 60-е годы – все смеются… Встает всеобщий любимец Якубович, изображает шуточную пикировку со Швыдким и под одобрительный шум зала разыгрывает сценку из своего «Поля чудес»… Пытался я было два-три раза затеять реальный разговор о том, что, воспитывая «человека игры», мелкого авантюриста и потребителя шоу, наши «воспитатели чувств» играют с огнем, что киллер, застреливший основоположника жанра Влада Листьева, тоже ведь был по натуре игроком, что убийство – высшая кульминация, развязка в «игре жизни», насаждаемой сидящими в зале, что Сталин не зря с мистической точностью сказал про авантюриста Гитлера, когда узнал о его самоубийстве, – «доигрался подлец». Но все мои попытки свернуть в «мировоззренческую», глубокую колею пресекались, как нечто нарушающее правила игры, как что-то почти неприличное и даже нецензурное, как досадно чуждая всем им, пришедшим сюда потусоваться и ощутить свою естественную и приятную общность друг с другом…
В один из моментов этого идеально организованного, отлаженного шоу я огляделся и увидел по периметру зала резиновые надувные фигуры, изготовленные в форме человеческих тел. Они, как бы смонтированные из громадных разноцветных презервативов, раскачивались под потоками воздуха в разные стороны. Бороться с этими безглазыми надувными монстрами было бесполезно! Они колыхались, уклонялись от моих ударов, гримасничали, дразнили меня: попробуй попади в нас, сбей с ног, нанеси удар – мы тени, мы существа виртуального мира!
«Где-то подобную сцену о бесполезности борьбы с существами иного мира читал из классики», – подумалось мне, а когда я пришел домой, вспомнил: «Это из Гоголя!» Полез на книжную попку, открыл «Пропавшую грамоту», нашел место, где наивный малороссийский казак в поисках заветной грамоты попал в застолье к нечистой силе: «придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и – глядь, и отправил в чужой рот. Вот-вот, возле самых ушей, и слышно даже, как чья-то морда жует и щелкает зубами на весь стол. Дед ничего; схватил другой кусок и вот, кажись, и по губам зацепил, только опять не в свое горло. В третий раз – снова мимо. Взбеленился дед; позабыл и страх, и в чьих лапах находится он. Прискочил к ведьмам: – Что вы, иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною?»
А если говорить серьезно, то не раз от невозможности сказать все, что я хочу, во время передачи у меня буквально пересыхало во рту, И половина моих заготовок от отчаяния улетела из моей головы. Я жаждал сказать о том, что никакого достойного уважения к культуре и ее творцам у наших папарацци нет. Даже к людям, нужным им в политической игре, они относятся с циничным пренебрежением. Когда умер столь милый демократам несчастный ниспровергатель советской жизни Виктор Астафьев, российское «Настоящее радио» 30 февраля 2001 года в 9 часов утра объявило, что «умер писатель, на которых держится Россия, всемирно известный Виктор Астахов». Три раза в тексте некролога мелодичный женский голос повторял: Астахов. Не поперхнулся, не поправился. Не извинился. Зато, когда в том же феврале одновременно шла многодневная теле– и радиопанихида по одному из битлзов Харрисону, наши папарацци, произнося сотни раз его не самую простую фамилию, не ошиблись и даже не споткнулись не разу.
Хотел я еще спросить моего спарринг-партнера по подиуму Познера, уверявшего, что ТВ – это прежде всего коммерция:
«Владимир Владимирович, программа «Намедни» недавно рекламировала украинский фильм о Мазепе, в котором гетман, естественно, герой, а Петр I – выродок и педераст. Как Вы думаете, для чего это делается? Чтобы гривны заработать или хоть немного, но растлить наше понимание истории, Пушкина, Карамзина, Ключевского?» Но когда я постарался вклиниться в монолог Познера о коммерции, он резко клацнул зубами: – Не мешайте! Я Вас не перебивал! – что, впрочем, было истинной правдой, «Зачем я здесь сижу?» – подумал я. В этом гоголевском, надувном, пересмешническом мире свойской сплоченной компании мне ничего подлинного сообщить не дадут: ни вклиниться, ни нарушить течения событий, и, конечно же, никого не переубедить. Один, правда, Михаил Леонтьев вдруг неожиданно поддержал меня, сказав из публики, что он боится за свою дочь и запрещает ей смотреть телевизор… На секунду возникла неловкая пауза, но опытный Швыдкой какими-то фразами быстро исправил положение и вырулил на прежнюю игровую колею.
К нему, кстати, у меня нет никаких претензий.
Он не диктаторствовал, был вежлив и улыбчив, и, когда передача вышла в эфир, я увидел, что никаким сокращениям или искажениям слова, сказанные мною, не подверглись…
Но разве в этом дело? Дело в том, что когда я был в 1990 году в Америке, то один из американских папарацци в ответ на мои упреки о тенденциозности, а порой и неправде, исходящей из-под пера людей его профессии, сказал мне фразу, о которой я уже упоминал и которая многое мне объяснила: «Хорошие новости – неинтересны». Может быть, следуя этому мерзкому закону, по еще горячим следам страшного взрыва в переходе под Пушкинской площадью летом 2000 года один из папарацци и воскликнул, с восторгом глядя на картины смерти, крови, искаженных лиц несчастных людей: «Вы видели эти замечательные кадры!» О, подлое племя!
Выходя из игрового зала, я остановился, оглянулся… Я выходил последним. За мной в глубине колебались, шевеля пухлыми резиновыми ногами и руками, женские фигуры. Невольно вспомнилось: «Я футболистка, в футбол играю, ножки раздвину – гол пропускаю». Фигуры колыхались вправо-влево, пропуская между пухлых, надутых ног виртуальные голы после ударов непревзойденных мастеров шоу-футбола – Сагалаева, Сванидзе, Якубовича, Познера… Один из таких голов даже заколотила темнокожая Ханга…
Потом опять было застолье, во время которого ко мне подошел Сагалаев и откровенно сказал:
– Вы человек неопытный в нашем деле, и я скажу вам прямо: искусство, актеры, литераторы, композиторы нам иногда бывают нужны, но в особых обстоятельствах. В каких? Ну, допустим, могучая фирма производит стиральные порошки, ставит себе целью резко увеличить на них спрос и заказывает нам рекламный клип. Мы приглашаем Алена Делона и Мадонну за баснословные гонорары. Сочиняем сценарий, в котором Ален Делон хочет, простите меня, трахнуть Мадонну, увлекает ее на опушку леса, на изумрудную влажную траву – он в роскошных белых брюках, она в кремовом платье… Ну а после всего – зеленые, чудовищные несмываемые травяные пятна спокойно отстирываются новым гениальным стиральным порошком.
Вот для чего нам нужны великие имена кино и эстрады, песни и литературы. А так, без этого, без фирмы, производящей порошки, – зачем вы нам?
Действительно, зачем мы им!
«Четвертая власть», «властители дум», «борцы за права человека» – какими только высокими званиями не награждали себя наши папарацци. Но на Западе, который, в сущности, и породил это племя, им знают настоящую цену. Когда за их спинами не стоят истинные хозяева с подлинной властью, с деньгами, с непререкаемым авторитетом, то к ним относятся так. как они того заслуживают – как к «обслуживающему персоналу», как к наемным шестеркам, как к ручным псам. Я окончательно убедился в этом, когда увидел телевизионный репортаж с базы Гуантанамо на Кубе, где в железных клетках сидят якобы боевики Аль Кайды, плененные в Афганистане. Наши папарацци, узнавшие, что в числе заключенных есть и российские граждане, каким-то образом проникли на базу, чтобы повстречаться с ними. Но американские охранники были непреклонны и никакого «права на информацию» не признавали, вели себя надменно и сурово. «С заключенными все контакты и разговоры запрещены, подходить к клеткам – нельзя, фотографировать – ни в коем случае». Чуть что – они с каменными мордами разворачиваюсь к журналистам грудью, на которой висел автомат.
Журналистам только и разрешили, что посмотреть тюремную одежду, в которую обряжают пленников. Да и то лишь поглядеть на нее, расстеленную на полу, но ни в коем разе не прикасаться! И ничего! Стерпели наши голубчики унижения и улетели не солоно хлебавши обратно в Россию. Поняли, что Гуантанамо это ведь не Чечня, где бабицкие. маеючки и Политковские творили все что угодно, издевались над русскими офицерами, врали, провоцировали, проникали нелегально в самые запретные места военных расположении с криками о «праве на информацию». А когда однажды один из офицеров сделал наглому папарацци замечание, что военные объекты фотографировать нельзя, то молодой представитель второй древнейшей профессии закричал на офицера, который ежедневно рискует жизнью, выполняя свой долг, как на подчиненного, и бедный майор стушевался, замолк, отошел в сторону, повесив голову.