голода и горестей бледна.
I
В комнате уже стемнело. Высокие крыши домов напротив скрыли последний декабрьский свет. Девушка придвинула кресло поближе к окну и, выбрав большую иглу, продела в нее нить и завязала узелок. Разгладила лежащее на коленях детское платьице, наклонилась, откусила нитку и вытащила из шва другую, маленькую иголку. Смахнула с одежки остатки кружев и вновь аккуратно ее расправила. Вынула из корсажа иглу с продетой в нее ниткой и принялась пришивать пуговицу, но рука дрогнула, и нитка оборвалась. Пуговица скользнула вниз и покатилась по полу. Девушка подняла голову. Ее глаза устремились к полоске меркнущего неба над трубами. Откуда-то из глубины города доносился барабанный бой, а вдалеке нарастал смутный рокот, ширящийся и громыхающий, как тяжелые удары прибоя, а затем вновь отступающий с грозным ворчанием. Холод сделался нестерпимым. Острый, пронизывающий, он вгрызался в балки и стропила и превращал талый снег в наледь. Каждый звук за окном стал резким и металлическим – стук деревянных башмаков, хлопки ставней, одинокий человеческий голос. Воздух, скованный черным холодом, висел над городом пеленой. Дышать было больно, двигаться – тяжело.
Опустевшее небо казалось усталым, мрачные тучи таили печаль. Она пронизывала оледенелый город, разделенный замерзшей рекой, прекрасный город с башнями и куполами, мостами и набережными, с тысячей острых шпилей. Наполняла площади, сковывала дворцы и аллеи, скользила по мостам, кралась по узким улочкам Латинского квартала, серая под серым декабрьским небом. Печаль, неизбывная печаль. Мокрый снег осыпал мостовую легкой, прозрачной пылью, проникал в щели и плыл по подоконнику маленькими кучками. На улице почти стемнело, и девушка наклонилась еще ниже. Внезапно она подняла голову, отведя локоны с глаз. – Джек?
– Милая?
– Не забудь соскрести краски.
Он ответил:
– Хорошо. – И сел на пол перед плитой с палитрой в руках.
Его плечи и голову скрывала тень, но отсвет огня падал на колени и алым играл на лезвии мастихина. Рядом, полностью освещенный, стоял ящик с красками, на крышке которого было вырезано:
Дж. Трент.
École des Beaux Arts[44].
1870.
Надпись украшали американский и французский флаги.
Мокрый снег прилипал к стеклам, покрывал их звездами и алмазами, а затем таял в тепле комнаты и, стекая вниз, рисовал на окнах папоротники.
Заскулил пес – по цинку за плитой затопотали маленькие лапки.
– Джек, милый, как думаешь, Геркулес хочет есть?
Шум за плитой усилился.
– Он скулит, – тревожно продолжила девушка. – Если он не голоден, то…
Ее голос дрогнул. Долгий гул наполнил воздух, окна завибрировали.
– О Джек, – закричала она, – снова…
Ее голос потонул в визге снаряда, раздирающего облака.
– Упал совсем рядом, – прошептала девушка.
– О нет, – весело заметил он, – должно быть, где-то на Монмартре. – И, так как она не ответила, сказал нарочито беззаботно: – Они не станут стрелять по Латинскому кварталу, у них нет нужного калибра.
Собравшись с духом, девушка спросила:
– Джек, милый, когда ты возьмешь меня с собой – посмотреть статуи месье Уэста?
– Готов поспорить, – сказал он, отложил палитру и встал у окна, рядом с ней, – Колетт посетила его сегодня.
– Зачем? – спросила она, широко распахнув глаза, а затем добавила: – О, это ужасно! Правда, мужчины такие скучные, когда думают, что знают все на свете! Предупреждаю, если месье Уэсту хватит тщеславия вообразить, что Колетт…
Новый снаряд – с севера – пронесся по небу, пролетев над ними с долгим свистом, от которого заскрипели окна.
– Это, – вырвалось у него, – слишком близко, чтобы сохранять спокойствие.
С минуту они молчали, затем он, пытаясь казаться веселым, продолжил:
– Давай, Сильвия, уничтожь бедного Уэста.
Она лишь вздохнула:
– О милый, похоже, я никогда не привыкну к обстрелам.
Он опустился на подлокотник кресла.
Ее ножницы, звякнув, упали на пол, она уронила неоконченное платьице и, обняв художника обеими руками, положила его голову на колени:
– Не выходи этим вечером, Джек.
Он поцеловал ее запрокинутое лицо:
– Ты знаешь, так надо. Прошу, не усложняй.
– Когда я слышу снаряды и думаю, что ты снаружи…
– Они все падают на Монмартре…
– Они все могут упасть на Beaux Arts, ты сам говорил, что два ударили в набережную Орсэ.
– Случайно…
– Джек, сжалься! Возьми меня с собой!
– А кто будет готовить?
Она поднялась с кресла и бросилась на кровать:
– О, я никак не могу к этому привыкнуть, и знаю, что тебе нужно идти, но умоляю: не опаздывай к ужину. Знал бы ты, как я мучаюсь! Я… ничего не могу с этим поделать, пожалуйста, будь со мной поласковей, милый.
Он ответил:
– Здесь так же безопасно, как и в твоем собственном доме.
Девушка смотрела, как он наполнил спиртовку и зажег ее. Когда художник взял шляпу, она вскочила на ноги и молча прижалась к нему.
Затем он сказал:
– Будь храброй, Сильвия, помни, твоя смелость поддерживает мою. Ну, хватит, мне нужно идти!
Она не двинулась, и он повторил:
– Нужно идти.
Она отступила на шаг.
Джек решил, что она собирается что-то сказать, и застыл в ожидании, но Сильвия лишь смотрела на него, и он поцеловал ее вновь, немного нетерпеливо, и добавил:
– Не волнуйся, любимая.
Он спустился на первый этаж и хотел уже выйти на улицу, когда из привратницкой вышла, прихрамывая, женщина. Держа в руке письмо, она позвала:
– Месье Джек! Месье Джек! Месье Фэллоуби оставил его для вас!
Он взял письмо и, прислонившись к дверному косяку, прочел:
«Дорогой Джек!
Думаю, дела у Брэйта и Фэллоуби хуже некуда. Брэйт клянется, что это не так, а Фэллоуби говорит, что именно так и есть, сам делай выводы. У меня есть план, как достать еду – если сработает, я дам вам знать.
Искренне твой
Уэст.
P. S. Фэллоуби тряхнул Хартмана и его банду, слава богу! Что-то здесь нечисто, или этот тип просто скряга.
P. P. S. Я изнываю от любви, но уверен, что нисколько ее не интересую».
– Ладно, – сказал Трент, улыбнувшись консьержке, – скажите мне, как там папа Коттар?
Старушка покачала головой и указала на привратницкую, где стояла скрытая занавесками кровать.
– Папа Коттар! – весело вскричал он. – Как ваша рана?
Он подошел к кровати и отдернул занавески. На смятых простынях лежал старик.
– Лучше? – улыбнулся Трент.
– Да, – донесся слабый ответ и после паузы: – Есть новости, месье Джек?
– Я еще не выходил сегодня, но передам вам все, что узнаю… хотя, видит бог, я сыт слухами по горло, – сказал он себе под нос, а затем прибавил: – Взбодритесь, вы действительно