голову. Помню страшную слабость и тяжесть в теле. Помню, как упал наземь. Мой стекленеющий взор остановился на бледном лице Жанны. Она склонилась ко мне. Свет в глазах померк, но я все еще чувствовал тепло рук, обвивших мою шею, и нежность щеки, прижатой к искривленным губам.
* * *
Придя в себя, я в ужасе огляделся. Жанны нигде не было. Я видел ручей и плоский камень, раздавленную гадюку в траве, но птицы и blocs пропали. Сад, виноградник, подвесной мост и обнесенный стенами двор исчезли. Я тупо смотрел на серые, утопающие в плюще руины, сквозь которые прорастали деревья. С трудом переставляя онемевшие ноги, я подошел ближе. С одной из веток слетел сокол. Он парил надо мной, описывая круги: поднимался все выше и выше, пока не исчез в облаках.
– Жанна, Жанна! – закричал я, но зов умер у меня на устах, и я упал на колени в сорной траве.
Видимо, то была воля Небес, ибо ноги отказали мне возле иссеченного ветрами алтаря плачущей Богородицы. Я смотрел на печальное лицо Девы, вырезанное в граните. Увидел крест и тернии у Ее ног и прочел под ними:
«Молитесь за душу
мадемуазесль Жанны д'Ис,
что умерла молодой от любви
в Филлипу, незнакомцу.
A.D.[41] 1573».
На ледяном камне лежала женская перчатка, все еще теплая и душистая.
Рай пророков
Коль опьяненным страстью и вином
Грозят мученья и в аду огонь,
Я опасаюсь, что пророков рай
Безлюден – пуст, как нищего ладонь.
Мастерская
Он улыбнулся и сказал:
– Ищи ее по всему миру.
Я ответил:
– К чему говорить о мире? Мой мир здесь, в этих стенах, под этим стеклянным куполом, среди позолоченных фляг и тусклых, украшенных драгоценностями доспехов, среди потемневших рам и холстов, черных ларцов и кресел, чьи высокие спинки с причудливой резьбой – в пятнах золота и лазури.
– Кого же ты ждешь? – спросил он, и я ответил:
– Когда она войдет, я узнаю ее.
В камине язычок пламени шептался с бледной золой. Под окнами я услышал шаги, голос и песню.
– Кого же ты ждешь? – спросил он, и я ответил:
– Я узнаю ее.
Шаги, голос и песня под окнами… Я помнил песню, но не шаги и не голос.
– Глупец! – вскричал он. – Песня все та же, но шаги и голос менялись с годами!
В камине язычок пламени прошептал над бледной золой:
– Не жди более, все миновало – и шаги, и голос под окнами.
Он улыбнулся и сказал:
– Ищи ее по всему миру.
Я ответил:
– К чему говорить о мире? Мой мир здесь, в этих стенах, под этим стеклянным куполом, среди позолоченных фляг и тусклых, украшенных драгоценностями доспехов, среди потемневших рам и холстов, черных ларцов и кресел, чьи высокие спинки с причудливой резьбой – в пятнах золота и лазури.
Призрак
Призрак Прошлого не явится вновь.
– Если правда, – вздохнула она, – что мы теперь друзья, давай вернемся вдвоем. Ты забудешь все здесь, под летним небом.
Я прижал ее к груди, умоляя и осыпая ласками. Я схватил ее, бледный от гнева, но она вырвалась.
– Если правда, – вздохнула она, – что мы теперь друзья, давай вернемся вдвоем.
Призрак Прошлого не явится вновь.
Жертвоприношение
Я шел среди цветов, их лепестки были белее снега, а зевы – чистое золото.
Далеко в поле женщина закричала:
– Я убила свою любовь! – И кровью из сосуда оросила цветы, чьи лепестки были белее снега, а зевы – чистое золото.
Нагнав ее, я увидел тысячу имен, украшавших сосуд, и кровь, пенящуюся у его края.
– Я убила свою любовь! – закричала она. – Мир жаждет, пусть же напьется вдоволь!
Женщина пошла дальше. Я смотрел далеко в поле и видел орошенные ее кровью цветы, чьи лепестки белее снега, а зевы – чистое золото.
Судьба
Я стоял у моста, пересечь который дано немногим.
– Проходи! – вскричал привратник, но я рассмеялся и сказал:
– Всему свое время.
Он улыбнулся в ответ и запер ворота.
К мосту, пересечь который дано немногим, приходили молодые и старые – приходили напрасно. Скучая, я пересчитывал их, но вскоре устал от шума и жалоб и вновь подошел к мосту, пересечь который дано немногим.
Толпа у ворот загудела:
– Он опоздал!
Я рассмеялся и сказал:
– Всему свое время.
– Проходи, – вскричал привратник, когда я ступил на мост, а затем улыбнулся и запер за мной ворота.
Толпа
Мы стояли с Пьеро на улице – там, где толпа бурлила как море. Все глаза были устремлены на меня.
– Что их развеселило? – спросил я, но он лишь ухмыльнулся, стряхивая мел с моего черного плаща. – Не знаю, наверное, какой-то шутник, может быть, честный вор.
– Он обчистил тебя! – смеялись они.
– Мой кошелек! – вскричал я. – Пьеро… помоги! Держи вора!
Они потешались:
– Он обчистил тебя!
Вперед вышла Правда, держа в руках зеркало:
– Если это честный вор, – вскричала она, – Пьеро увидит его в этом зеркале!
Но он лишь ухмыльнулся, стряхивая мел с моего черного плаща.
– Взгляни, – сказал он. – Правда – честная воровка – возвращает тебе твою вещь.
Все взоры были устремлены на меня.
– Арестуйте Правду! – потребовал я, забыв, что потерял кошелек, а вовсе не зеркало, стоя с Пьеро на улице – там, где толпа бурлила как море.
Шут
– Была ли она прекрасна? – спросил я, но он лишь хмыкнул, прислушиваясь к звону колокольчиков на своем колпаке.
– Зарезан, – хихикнул он, – подумай о долгой дороге, днях, полных опасности, кошмарных ночах! Представь, как он странствовал – ради нее – год за годом по землям недругов, печалясь о родине и семье, тоскуя о ней!
– Зарезан, – хихикнул он, прислушиваясь к колокольчикам на своем колпаке.
– Была ли она прекрасна? – спросил я, но он лишь фыркнул, вторя их перезвону.
– Она поцеловала его у ворот, – хихикнул он. – А в зале поприветствовал брат… от всего сердца.
– Была ли она прекрасна? – спросил я.
– Зарезан, – фыркнул он, – подумай о долгой дороге, днях, полных опасности, кошмарных ночах! Представь, как он странствовал – ради нее – год за годом по землям недругов, печалясь о родине и семье, тоскуя о ней! Она поцеловала его у ворот, а в зале поприветствовал брат… от всего сердца.
– Была ли она прекрасна? – спросил я, но он лишь фыркнул, прислушиваясь к колокольчикам на своем