выпил бы с нами, Израил. И дела бы на этой ферме шли не хуже, чем на других в нашем графстве!
Пока Хэлмор пил, а старик рассказывал, что произошло с его сыном, Кэт отступила в тень. История оказалась очень простой – и очень печальной. Вскоре после Реставрации сын Мангота, единственный из его детей, кто пережил все опасности детства, пригнал четырех коров на Смитфилдский рынок. Затем с полным кошельком денег он отправился в одну из таверн Сити, плотно поужинал и, вероятно, слишком много выпил. Днем он пешком пустился в обратный путь. Но по дороге его сбил наездник, и юноша попал под колеса проезжавшей кареты. Молодой человек погиб мгновенно.
Карета принадлежала Кларендону, хотя его самого в тот момент внутри не было. Во время разбирательства свидетель показал, что кучер был пьян и это послужило причиной несчастного случая. Кучер клялся и божился, что он был трезв, как младенец. Коронер, не желая ослушаться такого могущественного человека, как лорд-канцлер, предпочел пренебречь уликами, и впоследствии свидетель стал утверждать совершенно обратное.
С тех пор ферма Мангота пришла в запустение, ибо он не видел больше причин вкладывать в нее труд. За прошедшие годы свидетель ушел в мир иной, коронер и кучер тоже. Остался только один человек, на которого Мангот мог возложить вину за гибель сына и собственную загубленную жизнь, – лорд Кларендон.
Глава 20
Вернувшись в свой дом в Савое, я сказал Маргарет, что сегодня буду ужинать рано, и позвал Сэма, чтобы тот прислуживал мне в столовой.
– У меня к тебе еще одно поручение, – объявил я. – Будешь моими глазами и ушами. Пойдешь в город.
– В такую погоду?
– В такую погоду.
– Вам бы для этих ваших поручений мальчишку нанять, хозяин, – заметил Сэм и язвительно прибавил: – Обрядите его в свою ливрею, и пусть ходит за вами по пятам. Будете фланировать по Уайтхоллу, что твой знатный придворный.
Я проигнорировал его упражнения в остроумии.
– Знаешь Генриетта-стрит?
– Это где госпожа Хэксби живет? – сразу оживился Сэм. – Еще бы не знать.
Они с Маргарет прониклись к Кэт необъяснимой симпатией, когда она выхаживала меня после Пожара. Иногда у меня создавалось впечатление, будто к ней они относятся с бо́льшим уважением, чем ко мне.
– Выдан ордер на ее арест. Господина Хэксби уже задержали как ее возможного сообщника. Она залегла на дно, и я не знаю, где именно.
Сэм присвистнул.
– В чем ее обвиняют, хозяин?
– В убийстве. Но это строго между нами.
– Господь Вседержитель! И кого же она убила?
– Власти считают, что госпожа Хэксби учинила расправу над своим кузеном Эдвардом Олдерли.
– Верно, ради денег? – многозначительно заметил Сэм. – Дело известное – ежели родные люди друг на друга ополчились, значит деньги не поделили. Вот где корень зла, хозяин. Так и в Библии говорится.
– Деньги – это еще не все. Олдерли сделал с госпожой Хэксби худшее, что мужчина может сделать с женщиной.
Облизнув губы, Сэм перевел взгляд на огонь в камине. Похоже, еле сдерживался, чтобы туда не сплюнуть.
– Тогда поделом ему.
– Возможно, Олдерли убила вовсе не госпожа Хэксби. Следует рассмотреть иные варианты…
– Я всегда говорил – она женщина с характером. Я…
– Будь любезен, послушай меня хоть пару секунд. В мастерской на Генриетта-стрит работает чертежник. Рыжий, остроносый. Фамилия Бреннан. Кажется, ему что-то известно. Я хочу, чтобы ты следил за ним сегодня вечером и завтра. Поговори с людьми. Постарайся разузнать хоть что-нибудь о местонахождении госпожи Хэксби. Перекинься парой слов со сторожем.
– Ливень еще сильнее припустил, хозяин. Дозвольте обождать, пусть немного поутихнет.
– Нет. – Сжалившись над бедолагой, я прибавил: – Если тебя это утешит, напротив чертежного бюро есть пивная. – Я достал кошелек. – И вот еще что. Сегодня днем разносчик доставил Бреннану письмо, причем отдал его лично в руки адресату. Оставлять послание у сторожа наотрез отказался. Разносчик знал, что Бреннан рыжий. Я бы хотел выяснить, от кого это письмо. Человек, который его привез, тщедушный и косоглазый. С собой он привел навьюченную лошадь.
Я дал Сэму пару шиллингов на расходы. С лестницы донесся громкий стук: мой слуга спускался на кухню, желая объяснить Маргарет, куда он уходит и зачем. Без сомнения, свой рассказ Сэм Уизердин сопроводит нелестными отзывами о моей персоне.
Огонь в камине погас, а я все сидел перед ним, одолеваемый чувством безнадежности, захлестнувшим меня, будто волна. Тишина в столовой давила на меня все сильнее и сильнее, и я попытался развлечь себя мыслями о других предметах. Однако тщетно. Чем дальше, тем больше тревоги вызывала опасная и неприятная работа, ожидающая меня сегодня ночью в Кларендон-хаусе.
А тем временем дождь стучал по оконным стеклам и вечернее небо постепенно темнело.
Спотыкаясь и поскальзываясь, мы втроем пробирались по извилистой дорожке, по которой телеги выезжали с Пикадилли на Оксфорд-роуд. Дождь не унимался, однако немного поутих. Тучи висели низко, скрывая луну и звезды.
Впереди шагал Горс с нашим единственным источником света – тусклым фонарем. На другую руку он намотал поводья. Лошадь брела между Милкотом и мной. Милкот вооружился шпагой и пистолетом. Он предлагал одолжить шпагу и мне, но я отказался.
Через спину животного был переброшен большой холщовый сверток. С моей стороны свисали ноги. Время от времени лошадь оступалась на ухабистой дороге, и стоило ей качнуться в мою сторону, как руку задевали пятки Олдерли.
Путь оказался медленным и трудным. Никто из нас не произносил ни слова. Время от времени мы останавливались, прислушиваясь, нет ли за нами погони и не идет ли кто впереди. Я взял с собой ордер, и в случае необходимости он станет нашей охранной грамотой, но я бы предпочел обойтись без этого. Там указана моя фамилия. Можно представить, что скажет Чиффинч, если позже мое имя свяжут с найденным у Оксфорд-роуд телом Олдерли.
Ведя на север, дорожка делала петлю и поворачивала в северо-западном направлении. Там тянулась дорога, лежавшая к востоку от Тайберна, – места, где стоят виселицы. Как и половина населения Лондона, я ходил туда смотреть на гниющие останки Кромвеля, Айртона и Брэдшоу – после Реставрации их выкопали из могил, заковали в цепи и повесили.
Мы остановились в доброй сотне ярдов от большой дороги. Горс отпер калитку и вывел лошадь в поле. Здесь идти стало легче – недавно закончился сенокос. К тому времени мои глаза привыкли к полумраку. Я разглядел конек крыши дома, стоявшего у дороги на краю поля. Перпендикулярно зданию тянулся низкий черный амбар. Огни в доме не горели, но вдалеке