длиной в 26 лет — к «Пашкову дому», в каждой детали которого я узнавала переулок своего детства, своей юности… Я и сейчас частенько подхожу к его полке, открываю взятую наугад книгу Коли, читаю одну из удивительно теплых надписей: «Дорогому другу моему с самого малолетства, человеку, которому все известно про литературу и хороший вкус, — Надежде Железновой — от верного ее почитателя…» и вслушиваюсь в его голос…
«Пашков дом» вызвал вновь взрывной интерес к Шмелёву — уже как к писателю. Он поднимал целые пласты истории, российской и европейской культуры, ведь все годы неоправданного молчания в прессе он писал в стол романы «Сильвестр» и «В пути я занемог», повести «Безумная Грета» и «Питер Брейгель Старший» и еще множество повестей и рассказов, персонажами которых стали не только исторические личности и литературные герои, но и соучастники его судьбы, свидетели его, Николенькиной, жизни…
И везде звучит то, что дороже всего для автора: Бог, жизнь, люди, любовь, смерть. Да, и смерть — он думал о ней, как каждый человек. По-своему — мудро и бесстрашно, как в последнем прочитанном мною рассказе «Ты кто?». Уходя, в безмолвной полуночи, не прикасаясь к покою близких, он произносит: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое…» Оставляя каждому из нас задуматься: «Ты кто?» И жить дальше, умнее и честнее. Тогда, может, и ответ сыщется…
Н. Л. Железнова (Бергельсон)
Критик, литературовед, прозаик,
Секретарь Союза писателей Москвы
России еще предстоит понять…
Николай Петрович Шмелёв был одним из самых умных людей нынешней России. Может быть, самым умным.
Нынче ум не относится к главным жизненным ценностям, куда важнее власть и деньги. Ну, пожалуй, еще слава.
Слава как раз у Шмелёва была, но уже давно, четверть века назад. Он не был членом Политбюро, не играл в футбол, не пел с эстрады — он был всего лишь ученый, экономист. Но в конце восьмидесятых и в начале девяностых он был знаменит, как ни один другой экономист в долгой российской истории, — кроме, разумеется, корифея всех сразу наук Сосо Джугашвили. Напечатанная в толстом журнале «Новый мир» статья «Авансы и долги» буквально потрясла страну. Именно с этих нескольких страниц началась у нас самая главная, экономическая, перестройка.
Четко и ясно, с непривычной в те годы смелостью, он задал руководству монопольной партии, единственной в стране, предельно жесткий вопрос: «Кто будет вдалбливать всем нашим хозяйственным кадрам сверху донизу, что время административных методов управления экономической жизнью проходит, что экономика имеет свои законы, нарушать которые так же непозволительно и страшно, как законы ядерного реактора в Чернобыле, что современный руководитель должен знать эти законы и строить свои деловые решения в соответствии с ними, а не вопреки им?»
Статью читали, обсуждали, восхищались глубиной и смелостью автора — и, как водится у нас, медлили, смутно надеясь, что гибельные проблемы нашей жизни как-нибудь рассосутся сами. Не рассосались — «экономика социализма» рухнула, а вместе с нею и весь Советский Союз…
В свободной России Шмелёву предложили возглавить правительство. Он отказался и, вероятно, поступил правильно: он был рожден мыслителем, а не начальником. За высокими постами Шмелёв не гнался никогда. Максимум, на что он был готов, — руководить академическим институтом. Его и выбрали руководителем небольшого по размерам и штатам Института Европы. Он был академиком, всемирно известным ученым. А еще — прекрасным писателем, автором замечательных книг «Ночные голоса», «Пашков дом», «Сильвестр», «В пути я занемог…» и многих других, а также прекрасных рассказов. Он писал о человеке — о его жизни, об искушениях и их преодолениях, о страстях и надеждах, о будничном и вечном.
Он оставил нам свои воспоминания — на мой взгляд, лучшее из всего, что Шмелёв написал. Он владел русским языком, как мало кто из наших современников, а по стечению обстоятельств довольно долгое время наблюдал вблизи правящую верхушку страны. И рассказал о виденном талантливо и честно, как говорится, без гнева и пристрастия, не как прокурор или адвокат, а как добросовестный свидетель. Что было — то было…
Я хотел написать о Николае Петровиче сразу после его внезапной смерти, но не смог — рука не шла. Ведь Шмелёв был не только знаменитым ученым и большим писателем, он был одним из самых близких моих друзей. Мы вместе ездили по стране, вместе отдыхали за границей на море — Шмелёв с молодости здорово плавал, имел когда-то высокий разряд. Я с удовольствием вел его творческие вечера, а за месяц до страшного известия он был ведущим на презентации двух моих новых книг. Мог ли я тогда подумать… Увы, дни нашей жизни отсчитываем не мы.
За два дня до трагедии мы разговаривали по телефону, смеялись — у Коли было прекрасное чувство юмора. Договаривались о чем-то житейском.
Самые лучшие слова об ушедшем приберегают сперва к девятому дню, потом к сороковому. Но вряд ли это важно: ведь память о Николае Шмелёве будет измеряться не днями…
Я потерял одного из самых близких друзей. Кого потеряла Россия, ей еще предстоит понять.
Л. А. Жуховицкий
Прозаик, драматург, публицист
Профессор Московского международного университета и Шведской писательской школы
Секретарь Союза писателей Москвы
Необходимый человек
Конечно, статья Николая Шмелёва «Авансы и долги» сделала его знаменитым. Можно сказать, что это был первый гласный манифест, призывающий к экономической перестройке в СССР. Но мне автор дорог и близок прежде всего как человек, чудом сохранивший и воплотивший в себе лучшие черты русского интеллигента. В нем жили неброская нравственная надежность, внутренняя свобода, приправленная щепоткой иронии, научная и литературная одаренность, настоянная на глубоком чувстве нормы, без революционных атак и словесного ораторского экстаза. Жизнь он прожил удивительную, водил знакомство (или, по меньшей мере, был знаком) с сильными мира сего по обе стороны Атлантического океана, любил и знал Восток и всю взрослую жизнь писал хорошую прозу. Дай бог каждому такую жизнь и таких собеседников на ее роковом (по Тютчеву) пиру!
Помню, как меня заворожил снег, засыпающий следы времени, московский снег и московские неповторимые пейзажи в «Пашковом доме». Трудно оторваться от воспоминаний, собранных в книгу «Curriculum vitae». Шмелев не был оптимистом, потому что любил и понимал жизнь. Иногда сквозь текст прорывалось отчаяние: «Я почти перестал читать толстые журналы и те книги, которые пишут сейчас, — бог ты мой, я никогда и подумать не мог, что доживу до такого убожества! Я не смотрю