— Моя мысль проста: возвращение культа Лера приведет к тому, что храм Митры станет его заложником. А тех пор как римляне построили нашу стену, вода никогда не поднималась так высоко, как сегодня. В башнях, стоящих на берегу, есть комнаты, которые полностью ушли под воду. Возможно, башня Ворон еще не затоплена, хотя она всегда служила лишь винным погребом, в ней даже нет окон. Там влажно, но это поправимо. Она находится ниже остальных, и из нее можно прорыть подземный ход к берегу — получится пещера; это даже лучше, чем идея с пакгаузом. К тому же, как мне говорили митраисты, которых я встречал за границей во времена своей юности, ворон для них — священная птица. Можно ли придумать более счастливый знак для Граллона, чем этот?
Снова наступила тишина, нарушаемая лишь стуком дождя и потрескиванием горящих свечей.
— Понимаю, — наконец тихо промолвила Ланарвилис, не поднимая головы, чтобы Сорен не мог разглядеть ее лица.
— Ты действительно поняла? — нетерпеливо переспросил оратор. — Если Грациллоний согласится на это, все будут удовлетворены. В стране наступит мир, и боги нас простят.
Она подняла глаза и посмотрела на него.
— Вам нужна моя помощь, — ровным голосом сказала она, — потому что вам известно, что он далеко не глуп. Он поймет, для чего вам понадобилось помещать Митру под Лера.
— Нет, это знак уважения. Почему боги не могут уважать друг друга? Лер дарит Митре прекрасное место. Митра, в свою очередь, признает, что Лер и Высшая троица являются хозяевами Иса.
Сорен стремительно бросился к Ланарвилис, которая неосознанно потянулась к нему. Их руки сплелись. Ханнон сел и сложил руки, неподвижный, как утес над Сеном.
— Вы хотите, чтобы я… убедила короля, — проговорила Ланарвилис.
— В первую очередь, как нам кажется, вы должны уговорить своих сестер, — ответил Сорен. — Пусть галликены постараются добиться согласия Грациллония.
— Думаю, у нас получится, — сказала Ланарвилис.
— Вы многого можете добиться, — вырвалось у Сорена. — У женщин огромная власть.
Она отняла от него руки, выпрямилась и сказала:
— Власть — это дитя терпения и желания, Сорен.
Он взял чашу и одним глотком осушил ее наполовину, хотя вино не было разбавлено.
II
В тридцати милях от Иса, на реке Одите, находился центр мореплавания. Оттуда водный поток направлялся на юг, к морю. Это расстояние легко преодолевали птицы, но человеку он давался труднее: куда бы он ни отправился — по суше или воде — его везде встречали извилистые долины Арморики. Триста лет назад сюда пришли римские воины и основали колонию. Она была ближе, чем далекий Север, до которого корабль мог доплыть только при высоком приливе; а выше Одита сливалась с более мелким Стигером. Он выбрал это место из-за его близости к поселению галлов, за которым, как крепость, возвышались горы. С тех пор от этой покинутой земли, разровненной человеком и ветрами, осталось лишь воспоминание. Здесь среди лесов с извилистыми тропами возникли дома и фермы, но Монс Ферруций был почти не заселен.
Римляне назвали колонию Аквилон, в честь аквилонского района в итальянском Апулии, откуда они пришли. Внутренняя часть колонии была достаточно хорошо защищена от неожиданного появления пиратов и стала малым морским портом. Сюда привозили стеклянную посуду, оливки, масло, ткани. Вывозили в основном древесину, шкуры, меха, пчелиный воск, а также соль, железную руду, вяленую рыбу и великолепные золотые, серебряные украшения, раковины и ткани из Иса.
Вскоре Аквилон разросся и слился с империей. Однако власть оставалась в руках потомков основателей колонии. Апулийцы женились на женщинах-озисмийках и выбирали себе жен из других соседних кантонов, сохраняя чистоту арморикской крови. В остальном они оставались римлянами и даже заявляли, что их прародитель состоял в родстве со знаменитым писателем. Они посылали старших сыновей получать образование в таких крупных центрах науки, как Дурокоторум, Треверорум и Лагдун. В конечном счете они дослуживались до сенаторского чина. Тогда они прекращали заниматься торговлей и посвящали себя государственным — особенно успешно в последнее время — и военным делам, а их многочисленные родственники являлись их доверенными лицами.
До войны с Максимом Грациллоний три года охранял покой западной части полуострова. Когда он вернулся, Апулей Верон устроил ему радушный прием. Несмотря на то, что коренные жители были ярыми христианами, они сразу нашли общий язык.
В конце концов, центурион тоже служил Риму; он мог рассказать много интересного об этом городе; он старался возродить торговлю. Апулей же много путешествовал, был начитан, осведомлен о жизни в других странах. Его учеба прошла на юге, он мечтал о карьере государственного деятеля; сначала он стал представителем и личным секретарем правителя Аквитании. Но смерть отца заставила его вернуться и занять пост, который Грациллоний считал для него потерянным. Возможно, Апулей согласится с ним, но римская добродетель и христианская набожность запрещают ему выражать недовольство против веры.
— Ты хочешь укрепить узы, связывающие Ис и Галлию? — спросил он, когда они остались одни. — Зачем? Восстановление прежних связей не всем пойдет на пользу. Особенно в моем многострадальном Аквилоне. Однако сейчас в империи спокойно, после бедствия, обрушившегося на шотландцев, варвары умерили свой пыл. Не послужит ли торговля поводом для их набегов?
Апулей был стройным мужчиной лет тридцати, среднего роста, темноволосый, гладко выбритый, с большими карими глазами; из-за близорукости на его лице всегда было сосредоточенное выражение. Однако Грациллонию казалось, что он больше походит на эллина, чем на римлянина, — возможно, свою спокойную гордость он унаследовал от Великой Греции. Он сел, тихо вошла его жена Ровинда. Она принесла им вино и орехи.
Это была молодая хорошенькая женщина, дочь озисмийского правителя. Со дня их свадьбы минуло два года. Апулей пытался ее научить, как должна себя вести жена сенатора, но у нее не было врожденной женственности. У них была дочь, второго ребенка она носила под сердцем.
Грациллоний обдумал ответ. Мысленно он повторил его несколько раз. Такого с ним раньше не бывало.
— Боюсь, это кажущееся спокойствие не сможет продолжаться долго, — сказал он. — Вы слышали, что в прошлом году произошло с присциллианистами?
Апулей поморщился.
— Я мало об этом знаю, но это отвратительно. Недостойно веры. Но теперь, слава Богу, все позади.
— Я не уверен, — нахмурился Грациллоний, глядя на пламя факелов. Пол в доме был теплый, но воздух оставался прохладным, за закрытыми окнами завывал осенний ветер. — Церковь по-прежнему разрознена и сливается с империей. Максим обвинил Валентиниана в ереси. Возможно, это только начало. Но очень опасное начало. Нет, я не думаю, что гражданская война закончилась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});