Пусть этот обряд, переданный нам древними, дарует тебе великое знание о Том, Кто создал нас всех.
Твой вечный друг и слуга
Марсилио.
На третьи сутки пути жена возницы так разболелась, что весь день пролежала в повозке, заходясь кашлем. Я снова сидела рядом со стариком, пока мы огибали горы. Было сухо, солнечно и довольно тепло, такая же погода сохранилась и на четвертый день. Мы остановились на очередном постоялом дворе, но я больше не читала. Письмо неизвестного Марсилио успокоило некоторые мои страхи, зато вызвало множество неуместных вопросов. Я по-прежнему пребывала в недоумении и смущении, была по-настоящему заинтригована.
В разгар утра пятого дня мы перевалили через несколько округлых холмов. С вершины последнего из них я увидела Флоренцию, раскинувшуюся внизу, у подножия гор. Я ахнула от восхищения. Под ослепительно-голубым небом город казался золотым, серебристая лента Арно разделяла его на две части. Пока мы спускались, крыши вырисовывались все отчетливее, и возница, который прекрасно знал Флоренцию, начал показывать мне достопримечательности. Самым выдающимся сооружением, выделяющимся среди всех прочих, был громадный красно-оранжевый купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, Пресвятой Девы Лилий, с которым могла соперничать по высоте только его же изящная колокольня. Южнее поднималась башня дворца Синьории, здания городского правительства.
Почти все строения были каменными; одни, из ценного пьетро серена — скалистой породы сизого оттенка, сверкали белизной под ярким солнцем, другие отливали бледно-коричневым или золотистым тоном. Отдельные дома покрывала штукатурка, но крыши практически у всех оказались красно-оранжевыми, кирпичного оттенка. Они были выдержаны в классическом стиле, что придавало городу строгость и приятное единообразие. Возможно, причиной тому послужило освещение, хорошая погода или округлые холмы, обнимающие эту местность, но я решила, что Флоренция — самый красивый город, какой мне доводилось видеть. По сравнению с ним Милан казался серым, холодным и грязным.
Мы въехали через северные ворота на широкую, вымощенную булыжником виа Ларга, запруженную пешеходами, экипажами, лошадьми и уличными торговцами. Солнце стояло в зените, и по всему городу церковные колокола звонили к службе шестого часа, считая от восхода солнца. Из верхних окон всех зданий свешивались трепещущие флаги. На большинстве из них был изображен герб города: ярко-красная лилия на белом фоне — или Медичи: золотой щит с шестью ядрами, пять красных и одно синее наверху, с тремя крошечными золотыми лилиями внутри.
Я была в таком восторге, что мне хотелось ехать все дальше, но мы очень быстро добрались до монастыря Сан-Марко. Колеса повозки крутились все медленнее, и вскоре она остановилась. Я была разочарована. Я-то ожидала увидеть собор с величественным куполом и высокие шпили, под сенью которых будет покоиться Маттео, а вместо того разглядела небольшую церковь с одним нефом и непритязательным каменным фасадом, а рядом с ней — простое квадратное здание двухэтажного монастыря. Я с трудом выбралась из повозки — ноги плохо слушались после долгого переезда — и осталась рядом с лошадьми, пока возница ходил в монастырь.
Он вернулся с братом-мирянином Доменико, жизнерадостным молодым человеком с рыжими кудрями, в белом подряснике и наплечнике под черной рясой, доходившей ему до лодыжек. Доменико повел меня в открытую для мирян часть монастыря, в здание капитула. Он шепотом рассказал, что церкви Сан-Марко и монастырю тридцать лет назад исполнилось два века. Именно тогда Козимо, дед Лоренцо де Медичи, оплатил перестройку. Деревянные ветхие стены заменили куда более стойким, красивым камнем пьетро серена и кремовой штукатуркой.
Я села, почти не слушая Доменико, который вполголоса продолжал рассказывать. Он сообщил, что аббат меня ждет, завтра в девятом часу[3] в церкви состоится служба по Маттео, а затем похороны на монастырском кладбище. Я вышла, радуясь тому, что сумела за все это время не расплакаться, и вернулась к вознице, его жене и повозке, теперь уже пустой.
Мы поехали дальше на юг по широкой виа Ларга, и возница продолжал показывать мне интересные места, в том числе дом Лоренцо Великолепного, неприметное квадратное каменное здание в три этажа со знаменами Медичи, свисающими из каждого окна.
Он вытянул руку вперед и сказал:
— Вон там находится церковь Сан-Лоренцо, где похоронены отец и дед Лоренцо Великолепного.
Мы катили мимо дворцов и садов, лавок художников и ювелиров и вскоре оказались у массивного главного собора Флоренции, который тоже назывался Дуомо из-за своего купола, самого большого в мире, который держался как будто по волшебству, без всяких опор. Напротив Дуомо возвышался светлый каменный восьмиугольник баптистерия Иоанна Крестителя, и золоченые медные двери церкви ослепительно сверкали на солнце.
Мы повернули на восток и проехали вдоль длинного каменного хребта собора, а затем, повинуясь изгибу дороги, снова двинулись на юг. Мало-помалу повозка приблизилась к мрачной четырехэтажной башне с бойницами, в которой располагался городской магистрат. Здесь мы резко завернули налево, на виа Гибеллина. Через несколько минут возница остановил лошадей у края дороги.
— Монастырь Ле Мурате, — объявил он и спрыгнул со скамьи, чтобы помочь мне сойти.
Я вышла и оказалась перед длинной каменной стеной с высокими узкими воротами, сработанными из дерева. В них были вставлены ржавые решетки, одна на уровне глаз, вторая — не выше коленей. Верхняя решетка была задернута изнутри черной материей. Пока возница подзывал уличного мальчишку, чтобы вытащить мой сундук, я взялась за медную колотушку, осторожно постучала и в тот же миг ощутила тошнотворный запах уксуса.
Через несколько минут ворота открылись, вознице позволили втолкнуть на территорию монастыря сундук, но его самого не пустили даже на порог. Он пообещал приехать за мной завтра днем, и я шагнула за стены монастыря, где сейчас же увидела уксус, которым спасались от чумы, в ведре с милостыней, подаваемой через решетку прохожим.
Монастырь Ле Мурате был старым, но прекрасно отремонтированным и очень чистым. Немногочисленные предметы мебели выглядели изящными и удобными даже по меркам миланского двора. Настоятельница, которая получила письмо Боны, лично вышла встретить меня и с благодарностью приняла щедрое пожертвование герцогини, которое я вложила ей в руку. Но все-таки это место вселяло в меня непонятную тревогу.
Я сейчас же направилась в предназначенную для меня келью, закрыла за собой дверь и принялась изучать ритуалы со звездами, начерченные рукой Маттео.