Не будем поэтому удивляться, что перед последней партией с Кересом у Таля было угнетенное состояние. Авербах и Кобленц давали ему наказ, который был единственно разумным.
— Играй на ничью!
— Белыми на ничью? — удивился Таль. — Неудобно. Просто стыдно даже.
Играть же на выигрыш ему не хотелось. Не было стимула. Устал: край обрыва — не то место, где хорошо отдыхается.
Колебания Таля дали себя знать уже в дебюте. Они не укрылись от наметанного глаза Кереса, и тот, не теряя времени, начал ковать железо, пока оно еще было горячо. Только почувствовав, что его схватили за горло, Таль начал бешено сопротивляться. Партия была отложена, и Кересу пришлось сделать еще почти сорок ходов, чтобы вынудить капитуляцию. Это был подвиг ветерана.
Неожиданно дуэль лидеров вспыхнула с новой силой. В следующих двух турах Таль сделал ничьи с Олафссоном и Петросяном, а Керес сыграл вничью с тем же Петросяном, но выиграл у Бенко. И к предпоследнему туру Таль был впереди уже только на очко. А в этом туре ему предстояло играть черными с сердитым Бобби Фишером, который, кажется, дрожит от желания выиграть наконец у Таля, чтобы отомстить за все обиды (в том числе и за ставшую знаменитой фразу «Бобби, ку-ку», которую Таль, улыбнувшись, произнес, проходя мимо Фишера в ресторане, и которая почему-то показалась тому страшно обидной).
Утром зашел в номер Петросян, посоветовал сыграть все-таки защиту Каро-Канн.
— Нет! Все равно буду играть любимую схему Бобика в сицилианской.
Тогда вместе с Авербахом и Кобленцем они стали анализировать эту любимую схему. На девятом ходу черные могут взять пешку, но белые получают инициативу. Пешку за инициативу? Это совсем не в духе Таля. Но у Петросяна иной взгляд.
— Такая хорошая центральная пешечка… гм, гм… Я бы, пожалуй, взял!
Они пошли обедать, но эта проклятая пешечка не давала Талю покоя. И когда он сел за столик и, взглянув на Фишера, понял, как тому не терпится насладиться местью, он вдруг, махнув мысленно рукой, сказал себе: «А, где наша не пропадала — возьму ее!». Это было последнее легкомысленное решение Таля в турнире претендентов — состязание шло к концу…
Ему не пришлось долго томиться в ожидании расплаты. Спустя всего несколько ходов позиция черных имела растерзанный вид. Почувствовав, что наконец-то пробил его час, Фишер вел игру в лихорадочном нетерпении. Быть может, в этой нетерпеливости Фишера, в жадном стремлении как можно скорее повергнуть врага таилась для Таля надежда на спасение.
А что Таль? Жалел ли он в эти минуты, что добровольно причинил себе столько неприятностей? Представьте себе, нет! Этот заядлый оптимист был убежден, что у Фишера разбегутся глаза, как у мальчика в магазине игрушек, и его удастся перехитрить.
Партия вызывала у зрителей жгучий интерес. Еще бы, Керес получал возможность догнать Таля! Не только публика, но и сами участники не могли оставаться равнодушными в преддверии надвигающейся драматической развязки. Подошел к столику Петросян, повел глазами на обоих, покачал головой. Подошел хмурый, но внешне спокойный Керес, скрывавший под непроницаемой маской обуревавшее его волнение. Так же спокойно отошел, ничем не выдав своих чувств. А Таль впился взглядом в доску и, дивясь небывалой тишине, царившей в зале, твердил себе: «Все равно перехитрю!».
На 18-м ходу он оказался перед выбором — либо принять предложенную Фишером жертву коня, после чего позиция черных становилась крайне опасной, но положение оставалось сложным, либо разменять ферзей и перейти в унылый эндшпиль, хотя и с неплохими шансами на ничью. Но это, второе, решение обрекало его на бесперспективное прозябание, а, кроме того, Керес уже начинал постепенно одолевать Глигорича. И Таль решил не сворачивать с избранного пути — он принял жертву фигуры. А спустя несколько ходов наступил роковой момент, когда Фишер мог ходом ладьи сделать положение Таля почти безнадежным.
Это была кульминация борьбы. В ожидании хода Фишера Таль с равнодушным видом прогуливался по сцене. Вот когда пригодились ему актерские задатки! В нем был напряжен каждый нерв, но Таль гулял по сцене с безмятежным видом. Именно гулял, а не бегал из угла в угол, как ему того ужасно хотелось.
Вдруг, проходя мимо столика, Таль краем глаза заметил, что Фишер записал на бланке ход и с какой-то непонятной настойчивостью подсовывает ему бланк, явно стараясь, чтобы Таль разглядел запись. Что это могло значить? Хорошо, пусть будет как он хочет. Таль посмотрел на бланк и увидел, что Фишер записал тот самый ход, которого он опасался.
И тут же ему стало ясно, что Фишер испытывал его! Да, да, он хотел проверить на самом Тале, правилен ли ход, который он собирался сделать. Конечно, это было мальчишеством, не более чем наивной выходкой шестнадцатилетнего Бобби. (Став старше, Фишер вообще будет настаивать на том, чтобы ход был сначала сделан, а потом уже записан.) И все-таки Талю пришлось пережить несколько не очень приятных минут.
Как тут быть? Нахмуриться? Но это только укрепит Фишера в задуманном. Улыбнуться? Хитрец может разгадать обман. Нет, он сделает совсем иначе. И когда Фишер так и впился в него взглядом, Таль с каменным лицом, на котором не шевельнулся ни один мускул, как ни в чем не бывало продолжал свою прогулку. И тогда, сбитый с толку невозмутимостью противника, Фишер сам попал в свою хитро поставленную западню.
Только убедившись, что Фишер наконец сделал ход, Таль позволил себе улыбнуться, и совершенно искренне: Фишер решил, что его первоначальный план ошибочен, и пошел другой фигурой. Мальчик выбрал не ту игрушку…
Когда партия была отложена в совершенно безнадежном для Фишера положении, зрители обступили обессиленного Таля, и один из них спросил, как оценивал он в середине игры свою позицию.
— Плохо, но прямого проигрыша не видно.
— А если бы вы играли белыми, — не унимался тот, — как бы вы тогда считали?
Таль хитро улыбнулся:
— Тогда бы я удивлялся, почему мой противник не сдается!
Настал последний тур шахматной одиссеи. У Таля было девятнадцать с половиной очков, на одно больше, чем у Кереса. Талю предстояло играть с Бенко, Кересу — с Олафссоном.
Утром Авербах делал последние напутствия своему беспокойному коллеге:
— Только не волнуйся, Миша, играй спокойно.
— Не беспокойся, Юра, — с серьезным видом отвечал Таль, — я уже все обдумал. Сыграю королевский гамбит, есть чудесная находка с жертвой коня. Вот посмотри.
И Таль быстро разыграл на доске какой-то сумасшедший вариант, встретившийся у него в сеансе одновременной игры. Авербах настолько разволновался, что не понял шутки и стал всерьез анализировать позицию, а Кобленц в изнеможении лег на кровать и схватился за сердце:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});