Наконец, она, по-видимому, утешилась, но с этих пор платила за издержки уже не так аккуратно, как прежде, а через несколько времени и вовсе перестала платить. Хозяин гостиницы терпел месяц, потом послал к ней Жана Каррэ просить денег, а в случае отказа просить ее выехать из гостиницы. Жан Каррэ исполнил поручение самым вежливым образом. Молодая женщина не дала ему кончить. Она сняла с пальца бриллиантовый перстень и подала ему, говоря:
– У меня нет денег, но продайте этот перстень и вырученные деньги отдайте вашему хозяину.
Когда Жан Каррэ исполнил приказание Антонии и когда принес ей остаток суммы, она сказала ему с простотой знатной дамы, у которой триста тысяч франков годового дохода:
– Оставьте это себе, друг мой, за труды!..
Через месяц возобновилось то же самое. Синьора Антония послала Жана Каррэ продать второй перстень и по-прежнему велела ему взять себе оставшиеся луидоры. Подобная щедрость со стороны женщины, которая казалась вовсе небогатой, до того удивила Жана Каррэ, что физиономия его ясно выразила, что происходило в нем. Антония угадала его мысли и сказала ему, улыбаясь:
– Я могу тратить много, потому что скоро буду так богата, что мне некуда будет девать своего богатства; если вы хотите, друг мой, я вас обеспечу.
– Каким образом? – спросил Жан Каррэ.
– Я еду в Париж: мне нужен лакей. Поезжайте со мною, и я уверена, что вы будете радоваться своей участи.
Жан Каррэ колебался. Принять предложение молодой женщины значило поступить подобно собаке в басне: оставить кость и бежать за тенью. Но Антония наговорила ему таких убедительных вещей, с таким красноречием, что Жан Каррэ, ослепленный и восхищенный, тотчас побежал к своему хозяину и сказал, чтобы тот искал другого слугу на его место, а он, дескать, поступает в услужение к Антонии Верди. Все думали, что Жан Каррэ сошел к ума, и не старались его удерживать.
Через несколько дней Антония, горничная и Жан уехали из Марселя в Париж. Продажа последних бриллиантов позволила молодой женщине купить подержанную карету, и, кроме того, у ней остались еще наличные деньги. Через три недели путешественники прибыли в Париж. Антония написала заранее, чтобы для нее был приготовлен первый этаж в Лионской Гостинице, в улице Жюссьеннь. Там она заперлась и сначала вела жизнь затворницы, никуда не выходила и никого не принимала.
Через неделю госпожа велела Жану Каррэ отнести письмо в Пале-Рояль. Письмо это было адресовано на имя одного из офицеров регента.
Через два часа человек высокого роста, с румяным лицом, пришел к Антонии и провел с ней часа три, то разговаривая шепотом, то громко споря, но все на каком-то иностранном языке.
После его посещения не проходило дня, чтобы к Антонии купцы не приносили чего-нибудь; но все это были вещи чрезвычайно странные: чучела птиц, хрустальные вазы, необыкновенной формы, разноцветного пламени ракеты, горевшие без дыма и без запаха. Был даже очень красивый скелет, собранный на медной проволоке и двигавший своими костями, когда дотрагивались до пружины, скрытой в подножках.
Антония проводила целые ночи, запершись в своей комнате, изучая какие-то таинственные книги и говоря сама с собою, как сумасшедшая или лунатик. Посещения мужчины высокого роста сделались реже, но все-таки раза два в неделю он аккуратно приходил в гостиницу.
В один вечер Жан Каррэ слышал, как незнакомец, уходя от Антонии, сказал ей:
– Будьте же готовы завтра.
– Будьте спокойны, – отвечала Антония.
На другой день, около десяти часов вечера, карета без гербов, с кучером и лакеями без ливрей, остановилась у ворот» Лионской Гостиницы». Лакей спросил Антонию, которая не заставила себя ждать. Жан Каррэ из любопытства последовал за каретой и видел, как она въехала в Пале-Рояль.
Антония возвратилась в четыре часа утра. Она сияла от радости и заплатила Жану Каррэ жалованье за целый год вперед да еще дала почти столько же в подарок. С этого времени, поездки в Пале-Рояль возобновлялись три раза: два раза днем и раз ночью. Теперь Антония намерена оставить «Лионскую Гостиницу" и ищет квартиру, которую хочет меблировать великолепно. В квартале уверяют, что молодая женщина – колдунья, и что неудивительно будет, если народ скоро сыграет с ней дурную шутку. Антония выдает себя за итальянку, но она не итальянка. Это неоспоримо доказывается следующим обстоятельством. Когда Антония находится с посторонними, она употребляет в разговоре самое резкое итальянское произношение; когда же, напротив, разговаривает с господином, приезжающим к ней из Пале-Рояля, или с Жаном Каррэ и горничной, она говорит на самом чистом французском языке, без малейшего акцента. Наверно, мнимая Антония Верди скрывается под именем и национальностью, ей не принадлежащими. Тут есть тайна, которую еще надо прояснить. Матьяс Обер постарается это сделать, если получит приказание от кавалера де ла Транблэ.
Четвертый вопрос: сколько времени находится Антония в Париже?
Ответ на предыдущий вопрос, равно может служить ответом и на этот и на пятый, в котором спрашивается об образе ее жизни. Следовательно, напрасно было бы повторять одно и то же.
Шестой вопрос: есть ли у нее какое-нибудь состояние?
Никакого, по крайней мере, кроме того, что ей приносят поездки в Пале-Рояль, откуда она всегда возвращается с кучей золота.
Седьмой и последний вопрос: кто ввел Антонию в Пале-Рояль?
Тот господин высокого роста, который приехал к ней через два часа после получения ее записки. Этот господин две недели назад был почти смертельно ранен на дуэли кавалером де ла Транблэ и звать его виконт д'Обиньи…»
Так кончилось донесение Матьяса Обера. Бумага выпала из рук Рауля, когда он прочел последние строки. Какая роковая судьба послала ему вдруг двух страшных врагов, виконта и искательницу приключений? Зачем эта несчастная дуэль не освободила его, по крайней мере, хоть от одного врага?.. Рауль проклинал свою руку, за то, что она не нанесла более верного удара.
«Ах! Если б я это знал!» – думал он.
И, забыв, в каком месте он находится, он погрузился в мрачные и глубокие размышления. Матьяс Обер вдруг прервал их.
– Вы довольны моим трудом? – спросил он.
– Доволен, – отвечал Рауль.
– В таком случае, не забудьте же…
– Ваших пятнадцать луидоров?.. Вот вам двадцать.
– Имею честь благодарить вас, кавалер, вы настоящее солнце щедрости!..
Рауль встал и сделал несколько шагов, чтобы удалиться.
– Я более не буду вам нужен? – спросил Матьяс Обер.
Рауль колебался с минуту, потом продолжал:
– Может быть, еще понадобитесь.
XXIX. Ревность
В этот день, в первый раз после своей мнимой свадьбы, Рауль, вернувшись к Жанне, не мог изгладить со своего лица следов озабоченности, мучившей его. Смятение его мыслей было так велико, что он даже забыл переодеться в свое платье, оставленное в Комнате Магов, и явился к молодой женщине в том самом костюме, который надевал, отправляясь к Матьясу Оберу в кабак» Марса и Венеры».