Читать интересную книгу Соучастники - Ли Уинни М.

Голливуд – по-прежнему очень закрытое местечко.

Можно сочинить письмо ее пресс-агенту или менеджеру, но что там будет сказано? Дорогая Холли, не знаю, помнишь ли ты меня…

Нет, это будет означать немедленное удаление.

Дорогая Холли, это Сара Лай, одна из продюсеров фильма 2008 года с твоим участием – “Яростной”…

Нет, автоматически возникнет ассоциация с Хьюго Нортом, и…

Я отворачиваюсь; подступают тошнота с виной.

Иду в соцсети, кое-как разбираюсь в Твиттере. Странная, конечно, это площадка-инструмент, где высказывание не может превышать ста сорока знаков. И тем не менее эти стосороказначные изречения дали звездам, журналистам, политикам, спортсменам, даже шеф-поварам миллионы подписчиков, ловящих каждый их твит. Теперь читаешь новости – половина, кажется, состоит из пересказов твитов, написанных кем-то еще. Похоже, Твиттер заменил новости. Твиттер сделался новостями.

У Холли Рэндольф, разумеется, есть аккаунт в Твиттере – с непременной синей галочкой, обозначающей ее статус важной персоны. У @HollyRandolph указано: местоположение – Лос-Анджелес, профессия – “Актриса. Влюблена в мир”, в профиле – “Рассказчица. Вегетарианка. Время от времени показывается на экране”. Какая же странная эта среда, в которой слова, образы, ретвиты, даже эмодзи – это обработанный, тщательно отделанный, очень публичный образ человека вроде бы из плоти и крови.

Прокручиваю ее ленту и вижу какие-то продолжающиеся разговоры с другими актерами первого ряда, один-два твита о фильме с ее участием, который выходит в следующем месяце, и несколько ретвитов от приютов для животных. Подписчиков у нее пять миллионов двести тысяч.

Я понимаю, чем Твиттер может привлекать обычного человека – вот этими вот изречениями знаменитости, попадающими из ее телефона непосредственно в мой. Но это, как и все остальное, иллюзия.

Холли, наверное, получает тысячи твитов каждый день; скорее всего, ее аккаунтом занимается кто-то, кому за это платят. То же с Инстаграмом, который кажется мне еще менее понятным: разобщенный поток фотографий. Тем не менее – самая, похоже, популярная соцсеть в Лос-Анджелесе. Фотографии знаменитостей в Инстаграме беспрестанно истолковывают на все лады фанаты и эксперты: “Что означает этот комментарий?”, “Кого это она ухватила за руку на этом фото?”

Я и теряюсь, и забавляюсь, но, главным образом, радуюсь тому, что этих каналов не существовало, когда я работала в кино. Ведь это сколько дополнительной работы – активно вести аккаунт в Твиттере или Инстаграме, порождать фотографии и остроумные комментарии для своих пяти миллионов двухсот тысяч подписчиков. Напоминать, что ты еще не сошла со сцены.

Сейчас на мне этого бремени нет. И я в кои-то веки за это благодарна.

Смотрю на часы в правом верхнем углу монитора. Прошло почти сорок минут, и через двенадцать минут начинается мое очередное занятие. Покопалась в виртуальном хламе – и сорока минут как не бывало.

И к установлению контакта с Холли Рэндольф я не приблизилась.

В воскресенье, на следующий день после того, как я побывала в редакции “Таймс”, Том прислал письмо, в котором учтиво благодарил меня за уделенное время и участие.

Очень надеюсь поговорить с Вами снова в любое удобное для Вас время. Чтобы не терять темпа, я бы предложил встретиться в течение дня в среду или в четверг вечером. Но я, разумеется, могу под Вас подстроиться. Понимаю, что Вам может быть нужен перерыв между этими разговорами.

Я читаю это письмо в воскресенье вечером, потому что я неудачница, у которой нет личной жизни, и в воскресенье вечером проверяю почту. В понедельник я ему не отвечаю, потому что в этот день я изучаю аккаунты Холли Рэндольф в соцсетях. Размышляю о пропасти, отделяющей скромную, никому не известную актрису, которой она была тогда, от суперзвезды, которой она является теперь.

Во вторник утром я просыпаюсь, увидев Холли Рэндольф во сне. Мы сидим рядышком на скамейке в Центральном парке и просто разговариваем – так, ни о чем определенном. Мы не потрясены внезапной встречей, не пытаемся наверстать упущенное за десять лет.

Мы весело болтаем, как старые подруги, которые видятся каждую неделю. Во сне она крепко держит меня за руку, что-то мне говорит.

Проснувшись, я все еще чувствую пожатие ее руки. Но слов ее вспомнить не могу.

Меня одолевает ощущение утраты, я чувствую зияющую пустоту, в которую заключена моя одинокая тридцатидевятилетняя жизнь.

Я лежу в постели, одеревеневшая, и плачу.

Во вторник вечером я сижу в гостиной, подумывая о том, чтобы порыскать по “Нетфликсу” – не найдется ли чего пристойного посмотреть, – и тут загорается экран телефона. Уведомление от “Голливуд репортер”.

Я настроила телефон на прием оповещений от профильных изданий. Возможно, чтобы делать вид, что я по-прежнему работаю в кино, чтобы следить за тем, что там происходит, – как будто это имеет хотя бы какое-то отношение к моей теперешней жизни.

Со скукой беру телефон – и застываю при виде заголовка.

Зандер Шульц: “Я выражаю солидарность со всеми жертвами сексуальных домогательств”.

Меня подташнивает уже от одного этого заголовка. От мысли о том, что Зандер выделывается на фоне этих историй, словно он – благородный защитник всех горемычных женщин в развлекательной индустрии.

Открываю статью; мне не терпится увидеть подпись. На сей раз – не Том Галлагер, а некто по имени Кэрри Сигер. Ненадолго у меня отлегает от сердца: эта журналистка из Лос-Анджелеса со мной связаться не пыталась. Пока что.

Там же видео: Зандер выступает на пресс-конференции, и меня передергивает от того, что он устроил себе этот бенефис – машет флагом, которого раньше и в руки-то не брал.

– Как и многие другие работники киноиндустрии, я потрясен и возмущен некоторыми из получивших огласку историй.

Зандер зачитывает это из-за частокола микрофонов; на его лице играют фотовспышки.

Мне по-прежнему не по себе, когда я вижу Зандера в центре внимания. Нынче он штампует шумные, хоть и радующие глаз супергеройские ураганы, а ведь тот Зандер, которого я некогда знала, считал себя автором и равнялся на раннего Полански. В темноте, погрузившись в мягкий уют безликого кресла в кинотеатре, я увижу, как на экране возникнет его имя: Режиссер-постановщик – Зандер Шульц – непременно последним титром, прежде чем фильму можно будет начаться по-настоящему, – и мне придется сдерживать чувства. Но как же все-таки приятно думать, знать: Продался ты на хер с потрохами, Зандер Шульц.

На этом новом видео, которое я смотрю на телефоне, Зандер на десять лет старше, чем когда я его знала, он раздался вширь, волосы поредели, лицо раздобрело, челюсть уже не так выдается. Мне радостно видеть, что годы так явно на нем сказались. Еще бы – за десять-то лет голливудских гулянок, и никто ему не виноват.

– Я работал с некоторыми из храбрых актрис, рассказавших о том, что пережили, но я никогда лично не наблюдал сексуального насилия ни в каком виде на тех съемочных площадках, где работал. Я питаю глубочайшее уважение и сочувствие к этим артисткам – и ко всем прочим жертвам, которые еще не высказались. Я выражаю солидарность со всеми жертвами и искренне надеюсь, что мы сумеем привлечь виновных к ответственности, чтобы в нашем сообществе кинематографистов царили доверие и взаимоуважение.

Когда я это слышу, мне хочется зашвырнуть телефон куда подальше. Но я только что подписала договор с “Верайзоном”, и позволить себе менять телефон я не могу. Так что сижу, скрежещу зубами.

Чтобы в нашем сообществе кинематографистов царили доверие и взаимоуважение…

Не пошел бы ты на хер, Зандер Шульц. Вот же лицемер.

Это обычное выступление в духе “я хороший”. Зандер Шульц, все время заводивший романы с моделями и актрисами, с которыми работал, снимавший исключительно красавиц моложе тридцати, частенько отпускавший инфантильные шуточки насчет их внешности, этот Зандер Шульц – хороший по сравнению с другими мужчинами в киноиндустрии. И это – горькая правда.