владелец был богат и влиятелен; он умел кого надо подкупить; доказать что-либо в подобных материях нелегко… а самое главное, в числе завсегдатаев и случайных посетителей были лица, которых властям никак не хотелось втягивать в скандал. Я не буду называть сановников и светские фигуры того времени; большинство из них ныне забыты. Стоит, пожалуй, упомянуть маркиза Де Кюстина[49]. Но Лемаршан пользовался славой мецената и обширными связями в литературном мире. Достаточно сказать, что в разные периоды в числе гостей его салона считались Жерар де Нерваль[50], Барбе д’Оревильи[51], Шарль Бодлер[52], Гюисманс[53], Вилье де Лиль Адам[54], Мопассан[55] и Оскар Уайльд…
– «Les feurs du mal», «Les diaboliques», «Contes cruels», «A rebours», «Horla»[56], – невольно пробормотал я. – Самоубийство, безумие, извращение…
Мадьяр бросил мне быстрый взгляд с интересом и пониманием:
– И ведь это были, несомненно, первые по уму и таланту люди во Франции! Вы никогда не задумывались над тем, почему они все, включая и англичанина Уайльда, попали на такую скверную дорогу, всё так преждевременно и трагически погибли? Словно бы чья-то вражеская рука тяготела над их судьбой… Но ближе к делу. Смерть Лемаршана окутана какой-то тайной. Да, я уже говорил тебе, Шарль, следствие по его делу явным образом умышленно запугано, и в досье не хватает важных бумаг. Придушенный скандал… Естественная кончина или убийство? Скорее всего, несчастный случай, а мы знаем, что под таким названием нередко скрывается… Скандалом, который остался открытым, было его завещание. Вы оба уже знаете суть этого документа. Миллион франков в нынешних деньгах тому, кто в течение сорока ночей будет проводить время от 11 вечера до 7 утра внутри его склепа на Пер-Лашез!
– Условие оставалось в силе 20 лет, до 1904-го года, когда дальнейшие попытки были запрещены. За это время нашелся 21 охотник разбогатеть; большинство в первые годы… Перерыв с 1890-го по 1902-ой год странным образом последовал за появлением на сцену сестры Урсулы де Рокейроль. Эта монахиня, из ордена, посвятившего себя благотворительности, была одушевлена идеей добыть деньги для своей организации. Но через 21 день она отказалась от своего, казалось, весьма удачно начатого предприятия: до нее никто не выдерживал так долго. У нас есть свидетельство, что сестра Урсула сказала одному любопытному, что ей стало теперь ясно одно: такие грязные деньги, на которых накопилось столько греха и зла, не могут быть обращены на пользу ближнему или на служение Богу, даже если бы она и сумела ими овладеть.
– После нее про могилу и деньги Лемаршана словно забыли. Однако в 1902 году страсть к наживе вдруг вновь вспыхивает вокруг лежащего в банке, страшно выросшего за эти деньги капитала. За 1902–1903 год находится 10 человек, жаждущих легкого обогащения; до того за всё время их набралось 11. В конце 1903 года два опыта кончаются трагически. Студент-медик Анри Гардон выходит на третий день из склепа в состоянии буйного помешательства, так что его приходится прямо с кладбища отвезти в психиатрическую лечебницу, где он, как я проследил, умирает через год. Банковский служащий Пьер Морель после первой же ночи испытания оказывается лежащим мертвым; его находит на утро сторож. Именно после этого инцидента по постановлению Префектуры дальнейший доступ публики в склеп Лемаршана строго воспрещается.
Керестели сделал паузу.
– Но прекращается ли его влияние? Сперва небольшое замечание о предшествующем. Из 21-го мне удалось проследить судьбу девяти посетителей, не считая двух последних, Гардона и Мореля. Ни один из них не прожил больше года после посещения Пер-Лашеза… За исключением сестры Урсулы, которая мирно достигла глубокой старости и скончалась в ореоле святости, настоятельницей монастыря близ Шартра. Кроме того, всё это, понятно, материал отрывочный и случайный. Иначе и быть не могло; да еще если учесть, что у меня было всего два дня на поиски! Но в старых газетах я обнаружил несколько происшествий, которые, взятые вместе, наводят на серьезные подозрения. В 1936-м году, в мае месяце, молодая девушка, Жанна Тессье, падает и умирает, видимо от разрыва сердца, во время случайной прогулки на Пер-Лашез, и – хотя это точно не указано в газетах – где-то в непосредственной близости от склепа Лемаршана. В 1940 году, зимой, пожилой мужчина, личность которого не удается установить, кончает с собою в комнате дешевого отеля около кладбища. Я беру два инцидента наудачу. Факт, что вблизи Пер-Лашеза случаи внезапной и загадочной смерти, помешательства и самоубийств непомерно часты; и у меня есть впечатление, что они волной, расходятся всё дальше и дальше по Парижу…
Керестели кончил, и на несколько минут наступило молчание. Потом Ле Генн швырнул в пепельницу окурок папиросы и встал.
– Я предлагаю поехать сейчас на кладбище и осмотреть склеп. В такси это не займет много времени, а тогда многое станет яснее. Вы согласны?
У меня внутри неприятно захолонуло. Но профессор казался как нельзя более довольным.
– Чудесно, друг мой! Я сам хотел сказать, что без этого нам никак не обойтись…
* * *
Всё это было как в кошмаре, о котором мне и сейчас тягостно вспоминать и который почти невозможно пересказать.
Старый сторож, отпирающий тяжелым ключом каменную дверь, не сразу поддавшуюся нашим общим усилиям… Затхлый, сырой воздух, повеявший в лицо… Темная лестница вниз… бледный круг от электрического фонаря Ле Генна…
Огромный саркофаг, густо покрытый пылью, гранитная скамья вдоль стены… Мы насилу втиснулись втроем в небольшую комнату, где стоял промозглый холод… Я остался позади, тогда как Керестели и бретонец почти с жадностью устремились ко гробу.
– Смотрите! Стеклянная крышка… Вот чего я не ждал! – воскликнул профессор.
Когда сыщик любезно отодвинулся, давая мне место, мне ничего не оставалось, как бросить взгляд на толстое, прозрачное стекло, которое Керестели заботливо отер платком, и куда Ле Генн навел свой фонарь.
Брр… это было отвратительно… мертвец, набальзамированный, что ли? – сохранился словно живой. Нет, это был труп, это чувствовалось сразу… но все очертания иссохшего лица ничуть не пострадали от тления… и нечеловеческая, сатанинская свирепая улыбка застыла на губах… Так и чудилось, что сейчас эти пергаментные веки приподымутся, и из-под них плеснет, словно из глубины пекла, пылающий злобой взгляд…
Я вздрогнул и отодвинулся. Профессор и инспектор вполголоса деловито обменивались впечатлениями. По счастью, это продлилось недолго. Наверху нас снова встретило яркое солнце, зелень, летняя жара… но я не мог разогнать ощущение холода и с трудом подавлял дрожь. Вскоре мы сидели опять в кабинете Ле Генна. Гостеприимный хозяин, не спрашивая, поставил на стол бутылку коньяку, и разговор возобновился лишь после второго бокала.
– Итак, во всеоружии данных, дорогой профессор, какое средство ты нам посоветуешь? –