- Чего на гражданке делал? — с улыбкой спросил Плотников писателя.
- Я — писатель, — ответил худой чернявый парень. Ему было чуть больше тридцати.
Плотников захохотал. В небе «мессеры» кружат, бомбы воют, от взрывов в ушах закладывает, чуть перепонки не лопаются, а он развалился на влажной глине и ржет в свое удовольствие. Чернявый парень обиделся и сказал со злостью:
- Я хороший писатель, дурак, не веришь?
- Не-а! — заливался смехом Плотников.
- Ну и черт с тобой! — ругнулся писатель и полез из воронки. — С таким дураком даже в одной воронке сидеть не хочу!
А через минуту писатель был мертв — шальной осколок ударил его в голову. Плотников долго сокрушался, винил себя, что позволил писателю вылезти из воронки. Он говорил Степану Егоровичу с самым серьезным видом:
- Эх, Степан, первый раз в жизни живого писателя встретил, и поговорить по душам не удалось. Писатель, видно, хороший, ей-богу, у меня нюх на это дело! А я даже фамилию не спросил, все книжки его прочитал бы…
Плотников полез тогда достать документы из нагрудного кармана писателя, но их накрыло взрывом.
А еще говорят, что самое безопасное место на поле боя — снарядная воронка. Воронка-то действительно была снарядная, но накрыло их авиационной бомбой.
И Плотников выкопал Степана Егоровича полуживого.
Э-эх, как все же жаль, что он погиб! Больше такого дружка Степану Егоровичу не встретить. Все трепались, что он заговоренный, что пули его стороной облетают.
Сглазили Плотникова. Мина шарахнула в лед прямо рядом с ним. Степана Егоровича отшвырнуло в сторону, а Плотников провалился в черную студеную воду. Полынья проглотила его мгновенно. Оглушенный взрывом, Степан Егорович подполз к рваному краю полыньи и долго тупо смотрел на свинцовую, пузырящуюся воду и все надеялся в глубине души, что вот сейчас покажется голова Плотникова. Но голова не показалась. Плотников не вынырнул. Господи, сколько они вместе прошли-прожили! Сколько чудил и-фокусничали, и смех и грех! К примеру, был во взводе один новехонький бушлат. Его берегли, как невероятную ценность, заворачивали в тряпье, чтоб, не дай бог, не запачкали... Тогда, кажется, наступление шло. Входят они в деревню, выбирают дом посправнее. Двое солдат берут новенький бушлат и стучатся. Открывает какой-нибудь дремучий дед: «Чего надобно, милые?» — «Дед, самогонка есть?» — спрашивают солдаты. «Откуда, орелики? Немец все подчистую выгреб!» И тут солдаты суют ему под нос новенький бушлат и сразу цену назначают — полведра самогонки, и никаких гвоздей! Дед бушлат пощупает, повздыхает и спускается в погреб, волокет полведра. В это время дверь с грохотом открывается и вваливается Плотников с солдатом. «A-а, старый хрыч, самогонкой в прифронтовой полосе торгуешь? Да еще на казенное обмундирование! Знаешь, чем это пахнет? Доблестную Красную армию спаивать, сукин ты сын! А ну, марш за мной в комендатуру! И вы тоже!» И младший лейтенант Плотни ков грозно смотрит на солдат с бушлатом. Дед от страха себя не помнит, на колени валится: «Сынки-и, пожалейте, помилуйте, бес попутал! Забирайте ее даром, проклятую! Пощадите за Христа ради!» Солдаты тут же подхватывают бушлат, ведро — и ходу! Плотников идет за ними и еще некоторое время для порядка ругается. После подобной «операции» бушлат снова аккуратно заворачивали в чистую тряпку и прятали в вещмешок. До следующего раза.
Санитарка Галя часто говорила: «Этот Плотников такой хитрюга!» Плотников, когда видел ее, сразу мрачнел. Синие глаза темнели, и пропадал юмор. Галя знала, что Плотников влюблен в нее, и помыкала им как хотела. Плотников все терпел, как телок. Даже обидно за него становилось Степану Егоровичу. Особенно когда Галя уходила прогуляться с комроты капитаном Сердюком.
Плотников и это безропотно сносил. Капитан Сердюк часто заходил в землянку к санитаркам. Он шутил и всегда смеялся первым, уверенный в том, что все тоже будут смеяться — как же, начальство шутит! Степан Егорович не знал, что у Гали с этим Сердюком было, только как-то прибежала она вся зареванная. Степан Егорович и Плотников сидели в это время у санитарок, чаи гоняли. Галя пришла, легла в углу и молчит. Подружки спрашивают, в чем дело, что стряслось, — она молчит. А потом вдруг реветь начала. Плотников молча поднялся и вышел из землянки. Степан Егорович — за ним. Он еще не понимал, в чем дело, но пошел, почувствовал неладное. Плотников топает прямым ходом к Сердюку в командирский блиндаж. У входа обернулся и сказал:
- Если не хочешь — не ходи.
- Почему это не хочу? — даже обиделся Степан Егорович. — Очень даже хочу!
Сердюк сидел один. Развалился в деревянном кресле и револьвер чистил. Где это плетеное дачное кресло раздобыли, никто не знал. Степан Егорович остановился у входа, а Плотников прямиком к Сердюку, схватил за гимнастерку, рывком поднял на ноги. Комроты от такой наглости обалдел и ничего сказать не может. А Плотников в глаза ему заглянул и говорит, сквозь зубы цедит:
- Если еще девчонку обижать будешь, в первом же бою пулю пущу! И не в спину, а в морду, понял? При сви детелях говорю, прошу принять к сведению, гражданин капитан. — И Плотников швырнул Сердюка обратно на кресло с такой силой, что тот перевернулся вместе с креслом, растянулся на земляном полу. — Запомни, сука... — Плотников ошпарил его бешеным взглядом, повернулся и вышел. Степан Егорович — за ним. Шли к себе и молчали. Наконец Плотников спросил: — Самогонка у нас есть?
- Можно к разведчикам сбегать. У них точно есть, — ответил Степан Егорович. — Я мигом, Василий.
- Сбегай, Степан, окажи милость... — попросил Плотников, и только тут Степан Егорович заметил, какое у него было в тот момент страдающее лицо.
Господи, куда их потом только не вызывали!
И в штаб батальона, и в штаб полка, и даже в штаб дивизии. И простое начальство допытывалось, и особисты нервы трепали.
- Сержант Стекольников, вы слышали, как младший лейтенант Плотников оскорбил капитана Сердюка?
- Никак нет, товарищ полковник, не мог слышать.
- Почему не могли? Капитан Сердюк утверждает, ч*го вы в это время находились в блиндаже.
- Так я же далеко стоял, у входа... я же на ухо туговат, товарищ полковник, после контузии... в марте меня миной накрыло…
В штабе дивизии та же песня:
- Сержант Стекольников, вы видели, как младший лейтенант Плотников ударил капитана Сердюка?
- Никак нет, товарищ полковник, не мог видеть.
- Как это не могли? В штабе полка вы говорили, что плохо слышите после контузии. А не видели почему? Ослепли, что ли?
- Не видел, потому что младший лейтенант Плотников не ударил капитана Сердюка. Культурно они разговаривали, я у входа стоял. Вот только о чем они разговаривали — не слышал. Но — культурно, вежливо.
Степан Егорович вздохнул и загасил окурок. Поднялся с кровати, налил в стакан, выпил. Опять закурил.
Тихо в квартире. И вдруг в комнату донесся поющий голос Любы. Степан Егорович прислушался, разобрал слова:
- На позицию девушка провожала бойца…
Степан Егорович вновь повалился на кровать на спину, неподвижными глазами уставился в желтоватый с подтеками и сырыми разводами потолок... А это... событие, если можно так выразиться, произошло совсем незадолго до гибели Плотникова. Их батальон послали в большую, наполовину разбитую деревню. Они с Плотниковым быстренько отыскали для ночлега целый, неразрушенный дом. В доме жили глухая старуха и девушка необыкновенной красоты. По крайней мере, им тогда так показалось. У нее были черные продолговатые глаза, ямочки на крепких круглых щеках, и две толстые черные косы уложены венчиком вокруг головы. Постояльцев они встретили без особой радости, если не сказать хуже. Но согласились постирать их грязное белье, заштопать бушлаты, гимнастерки, прохудившиеся во многих местах. Грех солдата обидеть. Плотников хотел было малость поприставать к девице. И не потому, что она уж очень ему понравилась, а больше... по инерции, из спортивного интереса. Солдат же он, а не размазня какая-нибудь. Девушка встретила его домогания с усталой раздраженностью и даже брезгливостью.