видела, как Дэниел стиснул зубы, чтобы собраться с силами и продолжить рассказ.
– Но коровы никак не могли успокоиться, сэр, как бы ни старался Джон. Они рыли копытами землю, вращали глазами, как будто вот-вот бросятся. Как быки. И они бросились. Бросились прямо на Джона.
Дэниел сделал паузу. Воздух в зале суда звенел от напряжения.
– Было очень громко, копыта грохотали, а Джон кричал… Он упал, мне стало его не видно. Он уже не кричал, а вопил, так ему было больно.
Я посмотрела на Грейс. Она все еще сидела с опущенной головой. Я видела, что некоторые зрители смотрели на нее, пока Дэниел Киркби продолжал давать показания.
– Потом Джон замолчал. Коровы расступились. Как будто ничего не произошло. Как будто… как будто…
Он поднял голову и посмотрел на меня. Я видела по выражению его лица, что он не хотел смотреть на меня, но заставил сам себя. И он не отвел от меня взгляда, когда выговорил:
– Как если бы с них сняли заклинание.
Раздались вздохи и вскрики. Я не смотрела на зал суда. Я смотрела на паучка, все еще плетущего паутину.
Мне не нужно было смотреть на обвинителя, чтобы узнать, какое выражение у него на лице. Я отчетливо слышала удовольствие в его голосе.
– Спасибо, господин Киркби. Вы были очень храбры. Ваш король и наш Отец небесный благодарны вам за вашу службу. Надеюсь, что не отниму у вас слишком много времени. Пожалуйста, расскажите суду, что вы увидели потом?
– Я увидел раны хозяина, сэр. Они были… Я и сейчас их вижу, сэр, когда закрываю глаза. И молюсь, чтобы никогда больше не увидеть ничего подобного. Потом из дома выбежала госпожа Милберн. Она все спрашивала, снова и снова, что случилось. А потом я увидел, что еще кто-то бежит к нам. Это была обвиняемая, Альта Вейворд. Она выкрикивала имя госпожи. Она набросила свой плащ на тело хозяина – она сказала, ради приличия – и велела мне привести из деревни доктора Смитсона. Я побежал и сделал, как она сказала, сэр.
– Спасибо, сынок. Это был первый раз, когда ты в тот день увидел обвиняемую? Ты не видел ее или кого-нибудь еще рядом с фермой, перед тем как произошел этот несчастный случай? Ты видел, как она бормотала заклинания, побуждая коров напасть на своего хозяина?
– Нет, сэр. В тот день я ее не видел до того. Но я почувствовал что-то странное, когда мы выводили коров пастись перед тем, как все случилось.
– И что же ты почувствовал?
– Чей-то взгляд. Мне казалось, что кто-то наблюдает за нами из-за деревьев.
Часть вторая
20
Вайолет
Переодеваясь к ужину, Вайолет изучала свое отражение. Она пыталась понять, стала ли выглядеть по-другому после поцелуя. Но она по-прежнему была все той же Вайолет – разве что кожа вокруг рта немного покраснела. Вайолет приложила к лицу ладонь. Покрасневшее место было болезненно чувствительно, как будто кожу потерли наждачной бумагой. Интересно, будет ли это заметно со стороны?
Она выдернула из волос застрявшую веточку и расчесалась. Темные пряди мерцали в тусклом свете, навевая мысли о матери.
У нее были такие же черные волосы.
Вайолет вспомнила подслушанный в детстве разговор между слугами. Что сказала няня Меткалф про ее маму? Со странностями.
Что, скажите на милость, это значило? У Вайолет заурчало в животе, когда она представила себе этот кошмар: ее мама, запертая в комнате, бледная и безумная. Сумасшедшая.
Возможно, именно поэтому все лгали о том, что с ней случилось. Хотя, если подумать, Вайолет и не помнила, чтобы кто-нибудь когда-либо говорил ей, что ее мать умерла при родах. На самом деле няня Меткалф и миссис Киркби говорили что-то вроде: «твой брат выжил, слава Богу» или «доктор сделал все, что мог».
Пальцы Вайолет нащупали кулон на шее, проведя по изящной букве «В», как она часто так делала, когда волновалась. У нее начала болеть голова: лоб словно стиснули, в висках застучало. После поцелуя на нее накатила слабость и еще ее мучила жажда (как так получилось, что нечто настолько влажное породило такую сухость?).
Ей казалось, будто она что-то очень пристально разглядывает, но никак не может различить очертаний. В голове все крутились слова Фредерика:
Твоему отцу приходилось отводить ее в ее комнату … запирать ее.
Звон гонга, призывающего к ужину, разнесся по дому, будто сигнал к бою. Вайолет в последний раз посмотрелась в зеркало, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в черепе. На ней было то же зеленое платье, что и вчера. Вдруг она заметила, насколько оно короткое: колени едва прикрыты. Вайолет сама не знала, на кого она больше похожа в таком виде: на ребенка или на потаскушку («потаскушка» – этим словом миссис Киркби назвала Пенни после того, как та поцеловалась с помощником садовника).
Вайолет попыталась взглянуть на их столовую глазами Фредерика. Это была довольно величественная комната; при свечах легкая запущенность, поселившаяся здесь с началом войны, была едва заметна. Значительную часть пространства занимал огромный обеденный стол из красного дерева, который Отец, неизвестно почему, называл «королевой Анной» (Вайолет все гадала, сидела ли за ним королева Анна). Давно почившие Эйрсы тоскливо смотрели из позолоченных рам, будто сожалея о том, что не могут отведать подававшиеся блюда. На серванте георгианского стиля сидело чучело павлина (Вайолет втайне прозвала его Перси), некогда великолепные перья хвоста свисали на пол.
Сегодня миссис Киркби подала на ужин жареного фазана, которого на днях подстрелил Отец. Вайолет могла видеть дырку там, где пуля пробила фазану шею – темное пятно на золотистой плоти. Желудок снова неприятно заныл. Отрезая кусочек от своей порции, Вайолет с ужасом осознала, что бедный Перси наблюдает за ней с другого конца комнаты. Когда она вырастет и станет биологом (или ботаником, или энтомологом), она будет есть только овощи.
Вайолет заметила, с каким удовольствием Фредерик уплетает жареного фазана; что ж, вероятность того, что он поддержит ее диетические пристрастия, была мала. Глядя на то, как он рассматривает гостиную: королеву Анну, потускневшие старые портреты, ее саму, Вайолет подумала, что у него голодный взгляд. И взгляд остался голодным, даже когда он съел большую часть своей порции.
Отец с Фредериком вели долгий разговор о войне. Вайолет отвлеклась, погрузившись в воспоминания о том, что Фредерик сказал о ее маме, пока Грэм не пнул ее под столом. Она