бояться – в лес не ходить», – любила повторять Плисецкая, объясняя, почему согласилась возглавить балет Национального лирического театра в Мадриде. Подробнее об этом я расскажу в главе «“Майя”. Годы странствий».
Испания и испанки Плисецкой – ее молодость и ее мятеж. Она, кажется, никогда не была девочкой – амплуа инженю точно не для нее. «Ее героини не знали, что такое платоническая любовь. Ими владела страсть, а любили они не мальчиков, но героев», – писал балетный критик Вадим Гаевский. Ее испанки сами решали, кого возвести в герои, а кого сбросить с пьедестала. Посмотрите на ее Кармен, презирающую мужчину, потерявшего голову от страсти. Мужчина должен быть сильнее. Посмотрите на ее Кармен, пристально вглядывающуюся в мужчину, каждую корриду рискующего жизнью. Рискующего с улыбкой, как будто это игра. Для них обоих, Кармен и Тореро, смерть – всего лишь игра. Но есть ли такие – бесстрашные и чтобы сильнее, чем эта Кармен, – мужчины в жизни? Оказалось – да.
Кармен. От мечты до памятника. Алонсо
Майя Плисецкая сделала то, что до нее никто еще в Советском Союзе не делал: привезла иностранного хореографа для постановки балета в главном театре страны – Большом. «Мне очень многое запрещали, – рассказывала она много лет спустя. – “Кармен-сюиту” разрешили только потому, что Альберто Алонсо кубинец. С Фиделем Кастро отношения портить было нельзя».
Есть знаменитая фотография бородатого Фиделя, любимца женщин и советских партийных вождей, в окружении балерин Большого театра. Он – в своем военном френче, они – в пачках. Сила и хрупкость.
Несмотря на дружбу с Кубой на всех фронтах, включая культурный, пробить Алонсо как постановщика было трудно, вспоминает Борис Мессерер. «Это тогда стоило больших усилий. Несмотря на то что Алонсо – балетмейстер из дружественной нам Кубы, все равно была масса вопросов – как его пригласить, на сколько, когда? Но Майя все это пробила. Я не очень в курсе всех организационных сложностей, но знаю, что это была целая эпопея». Причем «эпопея» длилась практически все время, пока хореограф был в Москве: «Надо было обивать пороги “по инстанциям”, чтобы Алонсо продлили визу, театральный пропуск, – вспоминал впоследствии Родион Щедрин. – Кстати, была и проблема с гостиницей – в течение месяца мы ее сами оплачивали. Словом, все, как и положено быть в нашей родной отчизне».
«СССР был уникальной страной, – вспоминал Алонсо. – Это очень холодная страна, особенно для кубинцев. Когда я приехал, сугробы были по пояс. Очень интересная страна, очень сильный народ. Поэтому немцы не смогли войти в Москву. Очень гостеприимный народ, много курят». Про «много курят» Борис Мессерер ничего не говорит, а вот про гостеприимство – да, было такое: «Мы очень быстро подружились с Альберто, стали проводить много времени вместе. Он же был такой неприкаянный в нашей стране, здесь трудно ассимилироваться после Кубы. Мы проводили время вместе, на этой почве очень сблизились, и потом Альберто начал делать большие успехи в русском языке, потому что он все время вращался в русском обществе, с нашим балетом. Он стал быстро прогрессировать, тем более что в этой среде много профессиональных терминов, которые он все время употреблял и в разговоре с балетными, и со мной. Он вообще был как член семьи, к нему все очень тепло относились. Его во всякие компании затаскивали, которые возникали стихийно».
Сидя в знаменитой мастерской Бориса Мессерера под крышей дома на улице Поварской, я хорошо представляю себе и это время, и эти «стихийные компании». Вот небольшая комната перед собственно мастерской – с массивным столом, массивными стульями с высокими спинками, которые непременно напомнят вам стулья из оформления «Кармен-сюиты», рядом небольшая кухонька. Идеальное место для «стихийных компаний». Особенно когда все молоды и полны творческими идеями. Но главным для Алонсо (как для Плисецкой и остальных героев этой эпопеи) был балет. В предисловии к фильму-балету «Кармен-сюита», записанному в 1978 году, хореограф говорит: «Мы приступили к работе, идя прямо к теме, которая была интересна своей гуманностью с точки зрения человеческих проблем, отдельных личностей, взаимоотношений мужчины и женщины. Меня привлекла мысль Майи Плисецкой хореографическим языком рассказать историю цыганки Кармен. Не переложить на танец гениальную оперу и новеллу Проспера Мериме, нет! А создать балет на эту страстную, темпераментную музыку, весь решить его сквозь образ Кармен».
Хореографу нужен был символ, который одновременно был бы близок Кармен, был современным и резко обнажал противоречия жизни. Возникла идея противопоставить враждебные друг другу начала: механичное, бесчувственное, безличное – толпу, у которой вместо лиц маски, и человека, решившегося на свободу мыслей и чувств – Кармен. Как это сделать? Не знаю, рассказывал ли ему Борис Мессерер историю про то, как выбежала Майя на арену, чтобы выразить свой восторг выигравшему бой рехоньеро, или Алонсо это увидел в ней сразу. Жизнь Кармен, как и жизнь Майи, – на арене. Арене для корриды, где идет игра жизни и смерти. Кармен/Майя борется со всеми, кто пытается ее сломить, переделать, подчинить. Не покоряется, протестует, утверждает свое «я». «Судьба Кармен – как судьба тореро и быка, всегда на грани жизни и смерти, – объясняет Алонсо. – Стремление Кармен к свободе чувства, мысли, поступка приводит ее к конфликту, к трагедии. Нельзя жить правдой чувства среди людей, которые не следуют логике чувства». Но если жизнь Кармен – арена, где играют со смертью, эту женщину никто не увидит жертвой. Она будет драться за свою свободу. Хотя жертва в этом спектакле есть – Хозе.
«Кармен – цыганка, свободная женщина, воровка. Она всегда делает только то, что ей хочется в данную минуту, – поясняет Алонсо. – Хозе – воин. Он жил в иной системе координат, где понятие “долг” превыше всего. Он должен слушаться приказа, но нарушает все устои, потеряв голову от страсти, идет против законов солдата, лишается службы, становится изгоем, а потом теряет любовь – единственный оставшийся смысл жизни, любовь, ради которой он пожертвовал социальным статусом. У Хозе не остается ничего, кроме бешенства отчаяния. Он не солдат и не любовник. Он никто». Победить отчаяние такой силы можно только ножом, направленным в сердце той, что вызвала страсть, заставила забыть о долге. И о своем мужском – человеческом – достоинстве тоже.
«Испанцы все доводят до крайности, – говорила Плисецкая/Кармен. – И каждый момент жизни для истинного испанца – это восхождение к идеалу. Будь это любовь или свобода. Такова Кармен. Балет дышит чувственной страстью. Но это духовная чувственность. В сцене смерти Алонсо ставит танцевальный дуэт Кармен и Хозе на фоне боя быков. Тореро сражается с черным быком. Это и сюжетная подробность, и многозначительный символ, который “расширяет” границы содержания.