– Двенадцать, – сказал Игорь.
– Двенадцать – чего?
– Подряд двенадцать колец.
Альфред сдвинул на лоб очки, прищурился.
– Твое поведение позволяет сделать некоторые выводы.
– Давай, послушаю.
– Прежде всего – данный субъект, а именно студент Булгаков, не отличается усидчивостью и трудолюбием. Второе – спокойствию данного субъекта накануне экзамена можно только позавидовать.
– Маркунин меня не завалит.
– А собственная совесть?
– Она подсказывает мне: отдохни, чтобы прийти на экзамен со свежей головой.
– Хорошая у тебя совесть, Игорь.
– Первый сорт.
– А я вот не могу так.
– Тебе и нельзя. Полез в аспирантуру звезды хватать, значит, терпи, гни горб богатырский.
– Я не усну спокойно, если не сделаю все, что наметил.
– Никогда не делай сегодня того, что можно сделать завтра.
– Сам придумал?
– Нет, Марк Твен, кажется.
– Не очень умно.
– Не все умное – правильно.
– Ты сегодня склонен философствовать. С чего бы?
– Поживешь с тобой – зафилософствуешь.
– Приятно слышать, – буркнул Альфред, наклоняясь над книгой.
– Слушай, ученый, закрой талмуд. Все равно заниматься не дам.
– Нельзя же так, Игорь! Опять проболтаем весь вечер.
– Все можно. Завтра уеду, вот тогда и сиди.
Альфред встал, потянулся, грузно переваливаясь, подошел к дивану. Он и сам любил порассуждать и был доволен, что нашел в Игоре терпеливого слушателя.
– Подвинься, – попросил он, садясь рядом. – Должен заявить, Игорь, что ты склонен к деспотизму.
– По отношению к тебе, что ли?
– Не только. К Насте, например. Она чудесная девушка и, вероятно, любит тебя.
– Может, и так.
– А что за отношение у тебя к ней? Она приходит в гости, а ты, вместо того чтобы занимать ее, посылаешь за папиросами.
– Не посылаю, а прошу.
– Хорошая просьба. «Настя, папирос принесла бы», – подражая Игорю, грубовато сказал Альфред.
– Ну и что? Она же одета была. Спустилась вниз, и дело в шляпе.
– Вообще, ты интересный индивидуум. Этакая завидная провинциальная непосредственность. Ты воспринимаешь мир в его первой философской категории.
– Что-то я такой категории не знаю.
– Естественно. Она существует в моей системе. Я пришел к выводу, что люди по своим восприятиям окружающего делятся на три группы.
– Разжуй.
– Постараюсь, если дашь спички.
– Держи, слушаю.
– Изволь. Человек просто воспринимает факты и явления такими, какими они возникают перед ним. Без анализа причин и следствий. Началась война, погасла спичка, в 1709 году была Полтавская битва, на улице идет снег, умерла Авдотья Филипповна. Ум фиксирует эти факты, и человек подступает, сообразуясь с ними. Если холодно – надевает пальто, принесли повестку – отправляется на военную службу, если скучно – пускает дым в потолок. Все просто и ясно.
– Это мне?
– Именно.
– Ну и врешь, – рассердился Игорь. – У меня до черта путаницы в голосе. Я вот дружу с Настей, а думаю о другой. И Настя знает о ком. Я хочу ей теплое слово сказать, да не получается. Настя это видит. Ей тяжело, и у меня кошки сердце царапают. Это, по-твоему, как?
– Ты говоришь о явлениях другого порядка. Тут превалирует инстинкт, а не философия. Но все-таки это в какой-то мере шаг ко второй категории восприятия, когда человек начинает видеть и понимать всю сложную взаимосвязь фактов и явлений. Это, дружище, самый тяжелый период. Понимаешь все и ничего не понимаешь. Ну, например, погасла спичка. Пустяк, да?
– Пустяк.
– А у меня это сразу вызывает серию вопросов и ассоциаций. Почему погасла? Плохо пропитана серой? Фабрика экономит. У хорошего дела – экономии материалов – появился другой конец и бьет по людям. Если хочешь, эта гаснущая спичка имеет даже политическое значение. В руках зарубежного пропагандиста она явится доказательством, что Советы неспособны делать даже хорошие спички… Возникает мысль, долго ли еще человечество будет пользоваться столь примитивным средством, чем и когда будут заменены спички; вспоминаются огромные пожары, возникшие от крохотного огонька и уничтожившие целые города…
– Хватит! – перебил Игорь. – Понес ты, как лошадь невзнузданная.
– Погоди, слушай. Самое главное, что я будто и не думаю обо всем этом. Все возникает мгновенно в различных клетках мозга. Возникает и пропадает, вытесняется другим. И так непрерывно.
– Ты это серьезно говоришь, а? – нахмурился Игорь.
– Вполне.
– Тогда мне просто, жалко тебя. Представляю, сколько у тебя возникает этих… ассоциаций, ежели действительно умрет какая-нибудь Авдотья Филипповна. Рой! Туча! С такой головой в желтый дом – прямая дорога.
– Вообще это очень трудно, – отозвался Альфред, протирая платком очки. – Но я доволен. Глубже осмысливается мир.
– Ну, а третья твоя категория – это уж, наверно, совсем гроб с музыкой? – предположил Игорь.
– Ошибаешься, наоборот. Люди третьей категории способны сразу воспринимать явления и в их простоте, и в их сложности. Понимаешь, человек познает факт. И без особых усилий сразу улавливает, определяет всю его многогранность, взаимосвязь с другими фактами и явлениями, ретроспективу и перспективу. Человек просто и без усилий воспринимает сложное и делает выводы. По-моему, это и есть достоинство великого ума.
– Ты-то лично как, дойдешь до жизни такой? – спросил Игорь.
– Откровенно говоря, не знаю. Пока что у меня в голове сумбур. Нет у меня духовной точки опоры, и в этом, видимо, вся беда. Раньше была идея: марксистское учение, построение коммунистического общества. А теперь и это стало для меня сложно и смутно.
– В комсомоле ты не был зря.
– Думаешь, помогло бы?
– Факт. Потерся бы среди ребят, подучился.
– Я учусь. И чем глубже забираюсь в дебри социальных вопросов, тем сильнее запутываюсь.
– Тогда не читай книги, а долби свою математику.
– Не могу. Мне вот предлагали: вступай в партию. А я не стал. Просто так, чтобы билет носить, вступать не хочу. Разберусь во всем, найду правду, тогда решу. Вступлю, если поверю в идею весь без остатка, и сердцем и головой.
– А если нет?
– Буду думать, искать.
– А чего искать? Надо, чтобы все люди были равны и всем жилось хорошо. Вот и правда.
– Слишком общо, Игорь. Это извечные идеи. Ты же знаешь, что еще Иисус Христос их проповедовал. Христианство потому и завладело умами на много столетий, что счастье и равенство обещало. Потом опошлили это учение, заставили служить корыстным целям.
– Тоже высказался. Христианство – это дым, мечта, рай на том свете. А наше учение на фактах стоит, на экономической основе. В нашей программе все ясно: и чего надо добиваться, и как добиваться.
– Счастье – его беречь надо, оно хрупкое, тонкое. Люди дерутся из-за него и не замечают, как топчут, ломают в азарте это самое счастье: и свое, и чужое.
– Что же ты предлагаешь?
– Не знаю я… Убедить бы людей и за границей, и наших. Жизнь человека коротка, надо, чтобы проходила она спокойно. Пусть люди отбросят жадность, корыстолюбие, злобу, будут добры и терпимы. Ведь земля велика, все могут жить в достатке.
– Ну, убеди, – насмешливо отозвался Игорь. – Гитлера убеди, Круппа, Рокфеллера.
– Нужно убедить, – тихо и горячо произнес Альфред, прижимая к пухлой груди руки. – Нужно, Игорь. Иначе не будет конца жестокости, войнам.
– Неправда! – рывком сел Игорь. – На жестокость – жестокость, на силу – силу. Не ты первый убеждать собрался. Пробовали и без тебя, да не вышло. Мы по-другому будем: кто не гнется – сломаем.
– Это кто – мы?
– Ну… – Булгаков смешался. – Мы вообще, комсомольцы, народ.
– Ты пойми, я же добра хочу.
– А я – зла? Мне тоже хочется, чтобы люди одевались красиво, музыку слушали, каждый день шоколад ели и работали по четыре часа. И чтобы на всей земле так. Захотел: поехал в Африку, древний Карфаген изучать. А там никаких колоний, все живут в свое удовольствие. И чтобы везде один язык был. Тогда совсем здорово.
– Вот, – вздохнул Альфред. – Цель у нас с тобой одна, а пути разные.
– Ничего, до третьей своей категории доберешься и путь найдешь. Совет дать?
– Ну?
– Мужчина ты здоровый, ноги и руки у тебя – во! Ешь много, двигаешься мало. Съездил бы в колхоз, повкалывал бы там. Мускулатуру набьешь, на людей посмотришь. Ты же, кроме Москвы да Крыма, не был нигде.
– А ты?
– Я хоть знаю, на чем хлеб растет.
– Это и мне известно.
– Ну, а манная крупа на чем?
– Гм! – Альфред почесал за ухом. – Раньше говорили, что с неба сыплется, – попробовал отшутиться он.
– С неба, тоже знаток, – презрительно скривился Игорь. – Мак видел? Черные зернышки в коробочке?
– Видел на даче.
– Вот и манная крупа так растет, только коробочки побольше да дырки покрупней.
– Правду говоришь?
– А ты энциклопедию посмотри.
– Обязательно, – сказал Альфред.