Туго приходилось толстому Сашке. Лицо распаренное, жаркое, все в каплях: то ли от пота, то ли от растаявшего снега. Короткие ноги передвигал с трудом – вязли в белом месиве. Виктор пожалел Фокина, взяв у него вещевой мешок, заметил:
– Это, брат, не в трубу дуть.
– Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, – огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.
Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.
Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.
– Козлом скачет, мать его неродимая, – выругался Лешка. – Двужильный он, что ли?
– Привычный.
Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:
– Тан-ки!
Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.
– Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!
У Виктора холодок по сердцу пробежал. «Настоящие?!» Но тут же сообразил – выдумка Бесстужева.
Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.
Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.
– Измотался, Витя.
– Держись за локоть. Ну, крепче.
Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.
Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.
– Стадо баранов, – сказал Патлюк.
– Люди устали, товарищ «капитан. – У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.
– Привыкнуть пора.
Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:
– Веселей, орлы! Запевала, песню!
В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:
Расцветали яблони и груши,Поплыли туманы над рекой…
Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:
Выходила на берег Катюша,На высокий на берег крутой…
Капитан поморщился.
– Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!
Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла – не подхватил строй.
– Р-р-рота-а! – рявкнул Патлюк. – Стой!
Колонна встала. Сзади подходили отставшие.
Капитан влез на пенек.
– Петь будем?
Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.
– Петь будем?
– Будем, – ответило несколько голосов.
Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.
– Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!
Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили – стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные – от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.
– Стой!
Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!
Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:
– Будем петь?
Молчание.
– Рота-а-а! – Он вскинул руку и резко опустил ее. – Ложись!
Красноармейцы повалились в снег.
– Встать!
Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.
– Ложись!
– Встать!
На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей… Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира – закон.
– Ложись!
– Встать! Петь будем?
Снова молчание.
– Ну, хорошо. – Голос Патлюка зловеще повеселел. – Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.
– Издеваетесь? Не скоты мы! – крикнули вдруг из строя.
Капитан повернулся резко.
– Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?
– Мой.
– Это я сказал и еще повторю. – В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. – Не скоты мы, нечего в снег валять.
– Десять суток ареста за разговоры в строю… Шапка где?
– Затоптали где-то.
– Разберитесь, Бесстужев.
Лейтенант вошел в строй, говорил негромко:
– Дьяконский, Айрапетян, Носов – всем петь. Всем до одного, весь взвод.
– Нашли шапку? – нетерпеливо крикнул Патлюк, похлопывав по колену перчаткой.
– Нет.
– Отправьте его в казарму… Рота, последний раз спрашиваю: петь будем?
– Будем! – жидко ответили из второго взвода.
– Плохо слышу. Будем?
– Будем!
– Еще раз.
– Будем!
– С места – пес-с-сню! Шагом марш!
Расцветали яблони и груши,Поплыли туманы над рекой…
На этот раз песню подхватила вся рота.
Когда колонна вошла в Крепость, красноармейцы повеселели, чувствуя близкий отдых. Печатали шаг, пели дружно, с подсвистом.
Командир полка, стоявший возле штаба, прислушавшись, сказал адъютанту:
– Красиво идут. Это Патлюк?
– Он самый.
– Хороший строевик, ничего не скажешь.
Случай с песней на другой день стал известен всему полку. Комиссар вызвал к себе Патлюка. Из штаба капитан вернулся часа через два злой и взъерошенный, приказал дежурному позвать Бесстужева. Когда лейтенант пришел, Патлюк сам захлопнул за ним дверь ротной канцелярии, накинул крючок, сунул Бесстужеву измятую пачку папирос.
– Кури.
– Спасибо.
– Этот… Карасев на гауптвахте?
– Да, отправил.
– Рота было на первое место выскочила, а теперь… Разболтались у тебя люди, Бесстужев.
– Разрешите напомнить, товарищ капитан, мой взвод запел первым.
– Запел, запел… Послушал бы ты, какой концерт мне комиссар закатил. Воспи-и-и-тывать надо, – протянул Патлюк. – Армия у нас или детский сад? Наше дело не в бирюльки играть, а крепости брать.
– Крепости, – не сдержался Бесстужев.
– Один черт… Больно нежный народ пошел. Бывало, пригонят парней – враз обломать можно. А эти очень ученые, каждый свое «я» показывает… Дьяконский у тебя, что ли?
– Мой.
– Тоже с гонором. Шуточки шутит…
– Он хороший боец.
– У тебя все хорошие, а меня за вас намыливают.
– Но ведь я докладывал вчера: люди устали.
– Чего с тобой толковать, – махнул рукой Патлюк. – Молодой ты еще и службы не понимаешь. Карасева твоего мы спишем. Он тракторист, в танковую часть просится. Поможем. Разгильдяи мне не нужны… К весенней инспекции чтобы все на большой палец было. Смотри, Бесстужев, голову оторву, если что…
– У меня шея крепкая.
– Да ты веселый сегодня! Голову, ладно, не трону, а за кубик опасайся. Жми на всю катушку, Бесстужев. Бравый вид, строевой шаг, порядок в казарме и чистое оружие – добьемся этого, значит, отличимся.
– Все понятно, товарищ капитан. – Белесые брови Бесстужева ползали вверх и вниз. – Все ясно. Разрешите быть свободным?
– Иди… Нет постой! – Патлюк ногой пододвинул табуретку, сел. – Скажи, у тебя в училище бывало такое, ну как вчера с песней?
– Бывало.
– Вот и я комиссару говорил: везде так, – оправдывался Патлюк, обкусывая мелкими блестящими зубами мундштук папиросы. Жеваную бумагу сплевывал в угол.
– Не везде, товарищ капитан. У каждого командира свои методы. Один предпочитает принуждать, другой – убеждать.
– И что же лучше?
– Честно говоря, не знаю. Без принуждения в армии тоже не обойдешься.
– То-то и оно!
– С другой стороны, принуждением, граничащим с голой муштрой, можно сделать из красноармейца болванчика, не думающий механизм. В человеке притупляется инициатива, самостоятельность.
– Не крути, лейтенант. У тебя у самого какой метод?
– Стараюсь убеждать. Это надежней. И потом вы же сами говорили: характер у меня мягкий.
– Н-да, характер, – крутнул головой Патлюк, – Взвод-то твой ведь действительно первым зашел. А ты до армии кем был?
– Никем, собственно. Окончил школу, поступил в институт. Тут война с финнами – рапорт подал. Только два дня повоевать пришлось, опоздал. Потом училище.
В дверь постучали. Бесстужев открыл. Вошел старшина Черновод, маленький, худощавый и подвижный сверхсрочник. Не голосом, не блестящей выправкой, а своей хозяйственностью славился в полку Черновод.
– Ко мне? – спросил Патлюк.
– До вас. – Старшина вытащил из кармана огромный, в красную полоску платок, солидно высморкался. – До вас я. Шапку Карасеву выдал. Из ротного запаса БУ.
– Так.
– Фокина приказано в музыкальный взвод перевести. Может, придержим его? Запевала хороший.