бортовой ГАЗ. Всякий раз, когда машина с ревом вылезала из сугроба, Николай принимался торопить сопровождавших его бойцов, те поспешно лезли в кузов, чтобы продолжить путь.
Сейчас машина в очередной раз набрала скорость, подпрыгивала и петляла по заваленной снегом дороге. Ермаков сидел в кабине, курил и, кусая губы, про себя чихвостил сержанта Голова за его тяжелую руку. Подумать только, и как он только додумался так шарахнуть по башке этого бедолагу. Из-за этого удара они потеряли почти полчаса, а, как уверял задержанный, им было нужно спешить. Твердой уверенности в том, что их не водят за нос и все это не какая-то провокация, у Ермакова не было, однако встревоженный взгляд и хрипловатый баритон задержанного почему-то подсказывал Николаю, что парень не врет.
Пока ехали, подпрыгивая на ухабах, Ермаков, анализируя услышанное от Зацепина, понимал, что действует довольно рискованно. А что, если этот парень врет и это тщательно продуманная диверсия? Что, если это спланированный ход врага, направленный на то, чтобы усыпить бдительность, отвлечь внимание и ударить совершенно не там, где было указано. Как же ему хотелось знать, что он поступает правильно.
Он вспоминал, как Зацепин твердил свои точно заранее заученные фразы: «Группу возглавляет некий Маркус Раух – обер-лейтенант, отличившийся еще в тридцать девятом в ходе Польской кампании вермахта и имевший Железный крест за участие в захвате форта Эбен-Эмаль в Бельгии. В группе восемь человек: два украинца, один поляк, остальные, включая меня, русские, четверо бывшие бойцы РККА, все добровольцы. Все, включая Рауха, прекрасно владеют русским…» Сам Зацепин отвечал за связь. Вылет самолета произведен из Каунаса. Высадку осуществляли в лесном массиве в районе Шексны. Их ждали. Бородатый кряжистый мужик со шрамом на правой щеке, которого обер-лейтенант Штольц называл Митя́ем, вместе со своим сыном Гришкой приехал на санях к месту высадки. Эти двое не только зажгли сигнальные костры, но и снабдили каждого из диверсантов комплектом лыж. До места добирались вместе, сначала на санях, потом спешились, разделились на пары и именно так, на лыжах, добирались до города. Тут их тоже ждали. Деревянный одноэтажный дом стоял на окраине. Хозяин – Прохор, фамилия неизвестна. Именно в доме Прохора их переодели в форму войск НКВД, после чего Зацепину было поручено организовать связь с командованием и доложить о прибытии группы на место. После доклада все улеглись спать, тут-то Зацепину и удалось улизнуть…
Наконец грузовик, едва не зацепив стоявшую у главных ворот старенькую «Эмку», остановился у привокзальной площади. Сидоркин громко скомандовал:
– К машине! Строиться!
Топая сапогами и громыхая прикладами автоматов, солдаты стали выпрыгивать на снег. Ермаков выскочил из кабины и зло процедил лейтенанту:
– Чего орешь, спугнем же! Дай мне троих и этого, – Николай указал на Зацепина, – а остальным прикажи оцепить вокзальную площадь и прилежащие к ней пути.
Сидоркин ухнул и покачал головой:
– Оцепить такой участок, да при такой видимости… Так у меня же не то что взвода – двух отделений не наберется.
Ермаков скинул рукавицу, сдвинул шапку на затылок и вытер ладонью вспотевший лоб:
– Не время сейчас говорить о трудностях, лейтенант! Знаю, что народу у тебя мало, и что прикажешь делать? Выполняй задачу теми силами, которые есть. Есть у тебя хорошие стрелки?
Сидоркин обернулся и поманил рукой невысокого конопатого солдатика.
– Панкрашин, ко мне!
Солдат подбежал, вскинул винтовку на ремень и вытянулся перед Ермаковым. Тот посмотрел на парнишку без особого восторга.
– Точно стреляешь хорошо?
– Я сам из-под Костомукши, батяня у меня егерь! Сызмальства на охоту меня водил, так что… не то чтобы белке в глаз, но со ста метров в яблоко попадаю.
– Вон оно как! Ну, тогда ладно. Сидоркин, еще двоих давай.
– Щипунов, Фокин, ко мне! – скомандовал лейтенант, и перед Ермаковым из снежной пелены как по волшебству выросли еще двое бойцов.
Николай поманил рукой стоявшего поблизости Зацепина и снял с плеча автомат.
– Отстанешь от меня больше чем на десять шагов, шлепну не раздумывая!
– Мне бы тоже оружие какое, – вполголоса попросил «перебежчик».
Ермаков хмыкнул:
– Еще чего? Чтобы ты мне при случае пулю меж лопаток всадил! Двинули, – приказал Ермаков и, пригнувшись, побежал в сторону вокзала.
Пока Сидоркин распределял оставшихся бойцов по периметру, Ермаков, Зацепин и трое его сопровождавших выдвинулись на перрон и укрылись за углом одного из прилегающих к вокзалу ангаров. На перроне не было ни души, и это как-то обнадеживало, хотя Николай чувствовал, как бьется его сердце, подсказывающее, что сейчас лишь затишье перед бурей. Тускло мерцали фонари, в здании горел свет, но из-за густой пелены падающего с небес снега видимость была почти нулевая. На перроне появились четыре человека в фуфайках, с какими-то мешками, фонарями и кувалдами. Они встали под козырьком вокзала и, пряча папироски в ладонях, принялись дымить.
Ермаков посмотрел на Зацепина, тот отрицательно покачал головой:
– Не наши – это точно! Хотя я наверняка знаю, что кто-то из работников железной дороги – предатель. Так что всякое может быть.
В нос ударил едкий запах махорки, Николай почувствовал жуткое желание закурить.
– Товарищ капитан, разрешите тоже дымнуть, – негромко попросил один из его подручных, крепкий мордатый паренек по фамилии Фокин.
– С ума сошел! Мы же в засаде! Хочешь, чтобы нас засекли? – почти не шевеля губами, тут же осек здоровяка Панкрашин.
Фокин поморщился.
– Да нет же тут никого, ну кроме этих…
Ермаков цыкнул на них. В этот момент на перрон вышла женщина – дежурная по станции. В тулупе и красной шапке-таблетке и с бело-красным сигнальным фонарем в руке, она прошла мимо куривших обходчиков, что-то им сказала и подошла к путям.
– Вы трое здесь, Панкрашин, наблюдай за обходчиками, увидишь у кого-то ствол – стреляй.
– Все понял, товарищ капитан! – вполголоса ответил боец, снял с плеча винтовку и щелкнул затвором.
– Давай уж, Костомукша, не подведи! – подбодрил конопатого солдатика Николай и повернулся