лингвистическую мысль, поскольку данная сфера исследования речевой деятельности индивидов вскрывает специфику функционирования предложения в речи, где оно выступает не только как единица чисто лингвистического плана, обладающая определенной референцией и субъектно-предикатной основой, но и как такая единица, которая «обрастает» дополнительными значениями, часто противоположными тем, которые присущи предложению как единице языка; оно окружается рядом пресуппозиций, общих и частных импликаций, включает элементы, отражающие социальный статус коммуникантов, их коммуникативную компетенцию. Исследование речевых актов в таком ракурсе, естественно, имеет важное теоретическое значение, поскольку оно направлено на определение коммуникативной роли речевой деятельности. Тем не менее с целым рядом положений данной теории невозможно полностью согласиться ввиду того, что они отражают весьма субъективный, а нередко и идеалистический подход к языку как объекту научного анализа.
Это прежде всего относится к выдвигаемой зарубежными учеными модели дискурса, представляющей набор определенных правил его построения. Г. Грайс, например, настаивающий на строго регламентированном характере речевых актов, исходит из того факта, что дискурс представляет собой особую разновидность целенаправленного поведения и, подобно поведению, подчиняется определенным правилам построения. С его точки зрения,
«специфические ожидания, или презумпции, связанные с правилами построения дискурса, имеют аналоги в сфере невербальной коммуникации»
(Grice, 1975, 47).
В основе дискурса, по мнению Г. Грайса, лежит принцип сотрудничества (cooperative principle) и целый ряд правил, связанных с категориями количества, качества, отношения и способа. Категория количества проявляется в соблюдении следующих условий: а) в каждом коммуникативном акте высказывание должно быть достаточно информативным; б) высказывание не должно выражать больше информации, чем это требуется для данного коммуникативного акта. Категория качества сводится к требованию истинности высказывания:
«Не говори того, что считаешь ложным, и не говори о том, в чем не уверен».
Категория отношения сводится к правилу уместности высказывания, а категория способа включает требование ясности, краткости и последовательности в изложении мыслей (см.: там же, 45 – 47).
В целом стремление выделить в коммуникативных ситуациях типологические формы построения диалогических единств (а шире – диалогической речи) является актуальной задачей современной лингвистики. В советском языкознании, базирующемся на марксистско-ленинской философии, исследования в этой области, направленные на раскрытие сущностных характеристик высказывания в рамках коммуникативного текста, имеют своей целью: 1) установить универсальные типы языковой коммуникации, раскрыть типологические коммуникативные свойства языка как системно-структурного образования; 2) определить влияние социальных факторов на языковые формы общения; 3) выделить конкретные типы вербальной коммуникации в том или ином языке, определить ее идиоэтнические свойства.
Изучение вербальной коммуникации основано на признании диалектической связи номинативной и коммуникативной функций высказывания, на учете органического единства его семантических и прагматических аспектов.
В зарубежной лингвистике анализ коммуникативных ситуаций базируется не на исследовании языка в его реальном функционировании с учетом его органической связи с мышлением и реальной действительностью, а сводится к изучению речевых актов с позиций готовых схем, принципов и правил, лежащих, по мнению ряда лингвистов, в основе организации речевого общения. Теория речевых актов, возникшая в недрах философии, абстрагируется от конкретных речевых ситуаций и, как справедливо отмечает Д. Вундерлих, создает идеальную картину условий реализации речевых актов, игнорируя реальные явления коммуникации (см.: Wunderlich, 1972, 10). Объектом изучения становится не язык во всем многообразии его семантико-коммуникативных и грамматических функций, а отдельные речевые акты, которые нередко рассматриваются как изолированные единства (там же, 296).
При таком подходе к исследованию речевой деятельности, естественно, игнорируется национальная специфика языка, его типологические и идиоэтнические свойства, не получают должного освещения вопросы лингвистики текста, стратификационной и ситуативной вариативности языка. Здесь, несомненно, сказывается и влияние бихевиоризма, рассматривающего язык как поведенческий феномен, а речевые акты как «стандартизованный тип деятельности человеческого организма» (см.: Malinowski, 1967, 63 – 65), а также этнометодологии, которая, как известно, характеризуется подходом к речевой деятельности с готовыми моделями ее интерпретации, подходом, при котором «социальный мир познается через структуры готового знания» (см.: Швейцер, 1976, 22 – 25) или фонового ожидания (фоновых знаний коммуникантов). Влияние этнометодологии на теорию речевых актов проявляется, в частности, в том, что в некоторых работах буржуазных социолингвистов, занимающихся вопросами личной интеракции, акцент в интерпретации речевых актов делается не на социальных фактах или факторах внутриязыкового плана, а на субъективном подходе коммуниканта, который исходит в определении значений языковых единиц из критерия соблюдения / несоблюдения постулируемых правил организации речевых актов. Кстати говоря, сами правила организации речевых актов, требования, предъявляемые к высказываниям коммуникантов, нередко базируются скорее на интуиции коммуникантов, чем на объективных критериях. (Таково, например, правило достаточной информативности высказывания Г. Грайса.)
Ограниченность методологической базы данного подхода к изучению и интерпретации коммуникативных ситуаций и высказываний проявляется, таким образом, в том, что от внимания исследователя ускользает важный факт: ведь в определенных видах коммуникации «нарушение» правила дискурса является органическим свойством, «правилом» этого вида речевой деятельности. Правила ясности, последовательности, краткости в изложении мыслей в различных языковых подсистемах и речевых ситуациях не реализуются с одинаковой последовательностью и полнотой. Многое зависит здесь от социально-классовой принадлежности коммуникантов, их профессии, образования, возраста, рода занятий, правил этикета. Правила этикета, которые обычно относят к социальным факторам, нередко нейтрализуют действие других правил, например, правил краткости, точности и достаточной информативности высказывания. Коммуникативная компетентность говорящих имеет существенное значение в детерминировании конкретных форм речевого общения в различных коммуникативных ситуациях. P.Т. Белл рассматривает коммуникативную компетенцию как некоторого рода
«миксер, взвешивающий языковые, психо-физические и социальные факторы относительно друг друга и посредством их балансировки добивающийся таких речевых актов, которые являются приемлемыми на всех трех уровнях»
(Белл, 1980, 282).
Коммуникативная компетенция говорящих под воздействием той или иной интенции регулирует применение и нарушение правил в различных ситуациях общения. В следующем диалоге, например, «нарушены» правила краткости и достаточной информативности высказываний в речи одного из коммуникантов, пытающегося косвенно выяснить личность интересующей его женщины. Другой коммуникант избегает прямого ответа, его речь лаконична и не информативна:
«Guy, Whatʼs on earth the matter?» He flushed a sudden hot red. – «Nothing. Why?»…
«Guy», she said, as they sat down, «that woman we saw the other day was here again this morning».
«So Iʼve heard» he answered.
«The boys were treating her brutally, I had to stop them. You must really speak to them about it»
(S. Maugham. The Force of Circumstance).
В данной речевой ситуации разные интенции коммуникантов детерминируют, как видим, реализацию правил, выдвигаемых Г. Грайсом в качестве основных правил «говорения». В приведенном диалоге не соблюдается и условие наличия общей ближайшей цели коммуникантов, которая, по мнению Грайса, является первой