Читать интересную книгу Убрать слепого - Андрей Воронин

– Сидеть, – негромко сказал Молотку Батя. В руке у него уже тускло поблескивал вороненой сталью неразлучный «магнум», и Глеб в очередной раз подивился, где он его прячет и как умудряется так стремительно и незаметно доставать.

– Да ты что, командир, – бледнея на глазах, упавшим голосом сказал Молоток. – Ребята, да вы что?

– Сядь, Молоток, – повторил Батя. – Хотя нет, погоди, постой еще немного, раз уж все равно встал.

Рубероид, проверь, что там у него.

Глеб сидел, безмятежно откинувшись на спинку стула, и без интереса наблюдал за тем, как Рубероид обыскивает совершенно обалдевшего Молотка. На стол. для чистки оружия легли только что полученные Молотком деньги, пачка сигарет, зажигалка, пружинный нож явно зековской выделки, несвежий носовой платок, дешевая пластмассовая расческа, портмоне…

– Посмотри в кошельке, – приказал Батя.

Рубероид открыл портмоне и бесцеремонно вытряхнул его содержимое на стол. Крутясь, в сторону отлетела захватанная пальцами бумажка с каллиграфически выписанным телефонным номером.

– Телефончик, – сказал Рубероид, подхватывая бумажку и передавая ее Сердюку.

Глеб зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью.

Ему не было жаль Молотка.

– Чей это телефон? – спросил Батя.

Молоток пожал плечами.

– Впервые вижу, – угрюмо ответил он.

Сердюк вынул из кармана сотовый телефон и протянул его Рубероиду.

– Проверь.

– Прямо по этому номерку и позвонить? – спросил Рубероид.

– Не стоит, – сказал Батя, не сводя с Молотка холодных глаз. – Не думаю, что там тебе кто-нибудь ответит. Позвони в нашу справочную.

Рубероид вышел в соседнюю комнату, прикрыв за собой лязгнувшую бронированную дверь. Через минуту он вернулся и отдал телефон Бате.

– Малахова телефончик, – сообщил он и окинул Молотка сочувственным взглядом. – Конфиденциальный, незарегистрированный.., для прямой, значит, связи, – Ах, какая неприятность, – сказал Сердюк. – А, Молоток?

– Меня подставили, – сказал Молоток. – Слышишь, Батя, это же явная подстава!

– Может быть, – пожал плечами майор. – Рубероид, проверь-ка его шкафчик.

– Что я, вертухай? – осторожно окрысился Рубероид. – Почему все время я?

– Потому что Слепой у нас человек новый, – сказал Батя, – он и сам этого не отрицает, а Сапер устал. Видишь, как крепко спит.

Рубероид покосился на Сапера, который только теперь начал подавать слабые признаки жизни, и ушел в комнату, служившую «вольным стрелкам» чем-то вроде раздевалки. Там он возился минут пять, почему-то гремя железом и тихо матерясь, и, вернувшись, с отвращением бросил на стол перед майором туго перевязанный бечевкой прямоугольный сверток в оберточной бумаге. Батя поднял на него вопросительный взгляд.

– Прилепил скотчем к задней стенке с обратной стороны, – пояснил Рубероид, снимая с рукава нити пыльной паутины. – Я смотрю: на полу царапины.

Ага, думаю, кто-то шкафчик двигал, и недавно совсем.

Чуть не надорвался, блин. Голову себе прищемил… Ну и сука ты, Молоток, – добавил он, обращаясь непосредственно к виновнику торжества.

– Что в пакете? – спросил Батя у Молотка.

– Откуда я знаю, что мне эта обезьяна чернозадая подбросила, – буркнул тот.

Севший было на свое место Рубероид сделал резкое движение, собираясь вскочить.

– Сидеть, – не повышая голоса, скомандовал майор, и Рубероид сник.

Сердюк неловко разорвал пакет одной рукой – другая все еще сжимала наведенный на Молотка револьвер. Стали видны серо-зеленые срезы пачек.

– Двадцатки, – сказал Рубероид, заглянув в пакет. – Немного, тысяч на пять, не больше.

– Недорого берешь, – заметил Батя, взводя курок «магнума».

– Да вы что, охренели все тут, что ли?! – взорвался Молоток, вскакивая и отталкивая бросившегося к нему Рубероида. – Уйди, гуталин хренов… Батя, ты сам подумай: ну что я, больной – деньги здесь прятать?

– Не знаю, – сказал майор каким-то очень человеческим голосом. – Не знаю, Толик. Может, конечно, и подставили тебя, да только очень уж хорошо все совпадает. Большие у меня подозрения, Толик.

– Да пусть менты подозревают! – крикнул Молоток. – Им за это бабки платят!

– Это ты прав. Пусть менты подозревают, а мне этим заниматься некогда. Мне работать надо. Ты уж извини.

За долю секунды до того, как раздался выстрел, Глеб уловил в глазах майора Сердюка голодный и одновременно радостный блеск.

– Мы с тобой, Слепой, вроде похоронной команды, – сказал Рубероид, накрывая известковую яму массивной крышкой. – Второго жмурика на горбу таскаем. Надо бы пару прощальных речей сочинить, что ли.

– Интересно, – сказал Глеб, – много ли в этой яме костей?

– Я не проверял, – ответил Рубероид. – Если хочешь, нырни. Этот бункер, вроде бы, в тридцатых строили, – становясь серьезным, добавил он, – заодно с метро. Так что, кто ее знает, эту яму. Как же это Молоток-то наш оскоромился?

– А может, его и вправду подставили? – спросил Глеб.

– Кто его знает, – пожал плечами Рубероид, с натугой поворачивая выкрашенное красным, облупленное колесо прижимного винта. – По мне, так Батя что-то сильно торопится.

– Что же это, выходит, Батя нас заложил?

– Не думаю, – сказал Рубероид. – И тебе не советую. Ты, конечно, мужик крутой, но не советую.

А это, часом, не ты?

– Что – не я? – спросил Глеб.

– Да нет, – снова пожав плечами, сказал Рубероид, – ничего. Просто, пока ты не появился, все было тихо-мирно.

– Думай, Рубероид, – посоветовал Глеб.

Глава 13

До наступления Нового года оставалась какая-нибудь неделя, и город более, чем когда-либо, напоминал растревоженный муравейник. Покрытые истоптанным, местами превратившимся в хлюпающую слякоть снегом улицы были черны от народа, навьюченного покупками; то и дело мелькающие в толпе туго перевязанные елки усиливали сходство с муравейником, наводя на мысли то о дохлой гусенице, то просто о хвоинке, подобранной где-то суетливым муравьишкой.

Темнело рано, но тьма приходила только на окраины, центр слепил глаза мельтешением разноцветных огней, миганием реклам, блеском огромных зеркальных витрин, электрическими пирамидами увешанных огнями новогодних елок. Завывая, проносились освещенные изнутри мутным желтым сиянием троллейбусы. Люди в них казались скоплениями темных косточек, просвечивающих через янтарную мякоть винограда; светофоры тоже вносили свою лепту во всеобщее празднество света – их разноцветные глаза сияли в сырой оттепельной тьме, как драгоценные камни, такие большие и яркие, какие бывают только в сказках.

Окраины же, да и не только окраины, привычно тонули в первобытной тьме. Стоило свернуть с оживленного проспекта, как с боков, сверху и даже, казалось, снизу сырым угольным мешком наваливался мрак, в котором редкими лунами плавали где-то вдали случайные пятна уцелевших фонарей да равнодушно светились желтые окошки – светились исключительно для себя, каким-то таинственным образом ухитряясь не проливать ни капли своего света на покрытый рытвинами тротуар.

Немного светлее было у подъездов – здесь горели бессонным зеленоватым огнем ртутные лампы, окрашивая все в какой-то непривычный, резкий и вместе с тем полуразмытый, ночной цвет. Здесь кучковались беспризорные тележки отчаянных автолюбителей, из ночи в ночь шедших на осознанный риск и очень часто дорого за это плативших – при теперешних ценах на запчасти автомобили, брошенные во дворе, разукомплектовывались быстро и профессионально; здесь же в хорошую погоду собирались подростки, все, как один, производившие впечатление не то обкурившихся, не то отмороженных, а на деле чаще всего попросту пьяные до изумления; по осевшим сугробам бродили собаки, таская на поводках унылых хозяев, задирали ноги на чахлые, давно плюнувшие на бредовую идею вырасти до нормальных размеров, лохматыми веревками прикованные к вбитым в землю обрезкам водопроводных труб деревца и гадили на протоптанных дорожках; но и здесь, вдали от шумных, изукрашенных гирляндами проспектов, чувствовалось приближение Нового года: в лоджиях торчали связанные, чтобы не могли драпануть обратно в лес, елки, под ноги, наряду с собачьими экскрементами, все чаще попадались оброненные еловые ветки, а навьюченные пешеходы, которыми были запружены проспекты, ручейками и отдельными капельками текли сквозь первобытный мрак микрорайонов к освещенным островам своих многоэтажных обиталищ.

По неосвещенному лабиринту подъездных дорожек, светя себе тусклым светом горящих вполнакала фар, пробирался «жигуленок» горчичного цвета.

В машине, осторожно крадущейся сквозь тьму мимо засыпающих многоэтажек, случайному пешеходу всегда чудится что-то криминальное, даже если он видит, что это не «чероки», набитый бандитами, а всего-навсего ушастый «запорожец», за рулем которого одиноко восседает прямой, как палка (ибо такова конструкция сиденья), такой же, как и он сам, работяга. Так и кажется, что в темном салоне притаился маньяк, который, ведя машину со скоростью улитки, горящим взором высматривает на пустынных тротуарах жертву. На деле же, как правило, водитель просто жалеет подвеску и потому не едет, а ползет, до боли в глазах высматривая коварно разлегшиеся поперек дороги чудовищные рытвины. Водителю же горчичных «жигулей» приходилось вдобавок к этому еще и выискивать нужный номер дома – в этом районе он был впервые, так же, как и его пассажиры.