– Ты в конце концов станешь одинокой старой женщиной, – мрачно предрекла она. – Не думаю, чтобы ты этого хотела. И если ты подозреваешь, что у меня в этом далее есть какой-то свой корыстный интерес, ты ошибаешься. Совершенно искренне говорю тебе, Эдвина, я просто хочу, чтобы ты не сделала самой ужасной ошибки в своей жизни.
Хотя Эмма не надеялась уже, что дочь ее услышит, она услышала. Что-то шевельнулось в потаенных уголках ее сознания. У нее появилось смутное ощущение, что она не права. Недовольство собой и сомнение в своей правоте вдруг нахлынули на нее, и она почувствовала, что виновата перед Энтони. Она и вправду вела себя эгоистично – более эгоистично, чем ей казалось до последнего момента. Это правда, что она любит Мин как дочь, которой у нее никогда не было, и боится даже мысли о том, что может потерять ее. Но еще больше она боится потерять сына. А это уже происходит.
Эдвина была не очень проницательной женщиной, может быть даже не очень умной. Но она была достаточно разумна, и разум сейчас подсказывал ей, что безысходность толкнула Энтони к бабушке, заставила его довериться Эмме, а не матери. При мысли о таком предательстве со стороны сына в ней снова взыграли обида и ревность – не самые лучшие ее чувства. Но, призвав на помощь мудрость, которая обычно не была ей свойственна, она сумела подавить их. На самом деле поведение Энтони не говорило ни о предательстве, ни об отсутствии любви к ней. Она сама во всем виновата. Мать права, она действительно его отталкивает. По-видимому, Эмма искренне пытается не допустить, чтобы трещина в ее отношениях с сыном превратилась в непреодолимую пропасть, если проанализировать ее слова спокойно и непредвзято. Готовность признать искренность добрых намерений Эммы удивила Эдвину, и непроизвольно она испытала благодарность к матери за то, что та пытается помочь ей.
Обдумывая каждое слово, медленно и негромко Эдвина сказала:
– Это для меня действительно большое потрясение – я имею в виду развод. Но ты права, мама. Я должна думать в первую очередь об Энтони. Важно, чтобы он был счастлив.
Впервые за всю свою жизнь Эдвина обращалась к матери за помощью. Обида и горечь отошли на задний план. Она приглушенно спросила:
– Что мне делать, мама? Как ты думаешь? Наверное, он очень серится на меня?
Эмма, которая уже не надеялась, что ее попытки пробудить в Эдвине здравый смысл возымеют хоть какое-то действие, пришла в некоторое замешательство от такого неожиданного поворота событий. Она перестроилась на ходу и привела в порядок свои мысли.
– Нет, он не сердится. Возможно, немного задет или даже встревожен. Ты же знаешь, он тебя очень любит и ни в коем случае не хотел бы, чтобы дошло до настоящего разрыва между вами. – Эмма слегка улыбнулась. – Ты спрашиваешь, что тебе делать? Мне кажется, Эдвина, тебе следует сказать ему именно то, что ты минуту назад сказала мне – что для тебя важнее всего, чтобы он был счастлив, что ты его благословляешь и поддерживаешь во всем.
– Я так и сделаю, – вырвалось у Эдвины. – Я должна это сделать. – Она посмотрела на Эмму – на этот раз без враждебности – и добавила: – Я должна еще кое-что сказать. – Она проглотила комок в горле, собираясь с силами, и закончила хрипловатым от волнения голосом: – Спасибо тебе, мама. Спасибо за то, что ты пытаешься помочь.
Эмма кивнула в ответ и отвела глаза. Лицо ее было спокойно, но она чувствовала, как в ней поднимается внутреннее беспокойство. «Я должна сказать ей о Салли, – думала она. – Если я не скажу сейчас, что Энтони влюблен в Салли, завтра разразится страшный скандал. И все, чего мне удалось с таким трудом добиться за последние полчаса, будет сметено гневом Эдвины, когда она увидит их вместе. А если я скажу сейчас, у нее будет время привыкнуть к этой мысли. Утро вечера мудренее: может быть, к завтрашнему дню она успокоится. Когда она успокоится, она должна понять, что не может прожить жизнь своего сына за него».
– Я должна еще кое-что сказать тебе, Эдвина. И прошу тебя, не говори ничего, пока не выслушаешь меня до конца.
– О чем ты? – хмуро спросила она, нервно сжимая руки, лежащие на коленях.
Эмма помолчала немного, но выражение ее лица изменилось, стало жестче. Эдвина поняла, что предстоит что-то неприятное. Собираясь с силами, чтобы выдержать удар, который, как она догадывалась, будет сильным, она кивнула, давая понять, что готова выслушать мать.
– Энтони любит другую женщину. Это Салли… Салли Харт. Эдвина, послушай, я…
– Только не это! – воскликнула Эдвина в ужасе. Ее лицо побледнело, и она вцепилась в подлокотники кресла, словно ища опоры.
– Я же просила выслушать меня до конца. Ты же только что сказала, что счастье твоего сына – это единственное, что имеет значение. И я думаю, ты говорила это искренне. Он собирается жениться на Салли, как только сможет, и ты…
– И ты говорила, что у тебя нет никакого корыстного интереса!
– Конечно, нет, – подтвердила Эмма. – И если ты думаешь, что я как-то поощряла их отношения, то ошибаешься. Я знала, что они несколько раз встречались, когда он был в Йоркшире. Этого я не отрицаю. Но я не обратила на это особого внимания. Судя по всему, они серьезно увлечены друг другом. И не забывай, Энтони пришел ко мне, чтобы сообщить о своих планах, а не просить у меня разрешения жениться на моей внучатой племяннице. Больше того, думаю, он и с Рэндольфом повел себя так же: объявил ему, что намерен жениться на его дочери, не добавив при этом «с Вашего позволения». Рэндольф иногда бывает немного старомоден, и когда мы говорили с ним вчера вечером, он был немного обижен, что его не спросили. Но я быстро вправила ему мозги.
Сдвинувшись на самый краешек кресла, разъяренная Эдвина свирепо оглядела Эмму с головы до ног. Она придирчиво изучила каждую морщинку на ее старом лице, тщетно пытаясь найти признаки двуличия и хитрости. Зеленые глаза матери смотрели из-под нависших век ясно и бесхитростно. И вдруг, совершенно неожиданно, перед мысленным взором Эдвины, измученной душевной борьбой, ясно и живо возникло лицо Салли Харт. Они встретились на выставке картин Салли в Королевской академии, девять месяцев назад. Это была не совсем случайная встреча. Салли разыскала Эдвину в залах и была очень внимательна к ней и дружелюбна. Тогда Эдвина еще подумала, что Салли превратилась в одну из самых красивых женщин, каких ей приходилось встречать. Хотя, конечно, она типичный член семейства Харт – до мозга костей: такая же броская внешность, как и у ее деда Уинстона, такие же ясные и беззаботные голубые глаза, такие же развевающиеся темные волосы.
Эдвина отогнала мысли о красавице Салли Харт, причинявшие ей душевные муки, и вернулась к размышлениям о старой женщине, сидящей напротив. Та, в свою очередь, тоже наблюдала за ней зорко и сурово. Почти всегда Эдвина, не колеблясь, была готова заклеймить свою мать как человека, манипулирующего другими и плетущего интриги с целью поставить их всех под свой контроль и диктовать, как им жить. Но на этот раз Эдвина решила, что Эмма Харт действительно не была причастна ни к чему. И хотя ей очень хотелось возложить вину за это… это несчастье на мать, она не могла этого сделать. Энтони просто не мог устоять против очарования этого милого, смеющегося, притягательно-колдовского лица, которое и на нее произвело такое сильное впечатление. В конце концов, именно так всегда с ним и бывало: стоило ему увидеть хорошенькое личико и стройную фигуру – и он влюблялся. Да, снова Энтони попал в историю – влюбился в неподходящую женщину – и все из-за чисто плотского влечения.