За два года до смерти Песталоцци, в 1825 г… Ифертенский институт был им закрыт.
Такова в самых общих чертах внешняя история Педагогического института Песталоцци. Однако эта внешняя история ничего не дает для понимания внутренних отношении, приведших к закрытию Института. Не старость Песталоцци и не недостаток в деньгах и не высылка из Ифертена одного из его помощников привели к падению Института. Причина тут много глубже и лежит в значительной степени в самом Песталоцци.
Остановимся на этом вопросе несколько подробнее.
Двадцать пять лет был Песталоцци во главе Педагогического института, получившего всемирную известность, ставшего центром педагогической мысли Европы, привлекавшего я себе внимание самых различных людей — от Гербарта, Фихте и Фребеля до русского царя Александра I и французского генерала Жюльена.
В течение двадцати пяти лет Песталоцци выслушивал похвалы и восторги почитателей, но нередко и резкие нападки честных и нечестных, грамотных и неграмотных врагов. В лавровый венок его успехов неоднократно вонзались терновые иглы.
Был ли удовлетворен своим делом сам руководитель Института? — Ни в какой мере, хотя ему, по собственному признанию, льстили похвалы, хотя его увлекала мировая слава. Почти в течение всего этого периода он — в своей практической деятельности — имеет мало общих черт с тем Песталоцци, который организует «Институт для бедных», и тем Песталоцци, который благословляет Французскую резолюцию и, как суровый революционер почти в духе Марата, требует крови людей, поднимающихся против революции. Он воспитывает теперь детей богатых, детей буржуа и крупного чиновничества. Он не хотел отказаться от своей заветной мечты помочь бедному народу, поднять беднейшие крестьянские массы, но практически ничего в этом направлении не сделал, если не считать, как он сам это считал, его работу по созданию метода обучения в первоначальной школе работой для масс, именно для масс трудящихся бедняков.
Буржуазия всего мира прославила Песталоцци за его деятельность в течение именно этих двадцати пяти лет. Буржуазные биографы старательно замалчивали его революционные взгляды, его отношение к Французской революции, его роль а подавлении контрреволюционных восстаний во время швейцарской революции, они очень мало и больше по необходимости пишут о нейгофском опыте, но зато посвящают очень много страниц его деятельности в Ифертене, деятельности того периода, когда Песталоцци фактически ушел от того класса, которому он стремился служить всю свою жизнь.
Некоторые из этих биографов отлично понимают, что они делают. Одни из них, издатели полного собрания его сочинений, пастор Зейфарт, пишет:
«Из отца бедных и сирот Песталоцци стал директором Института. Он жаловался на это всегда, его заветные желания до конца диен были устремлены к учреждению для бедных. Но жажда его сердца осталась неутоленной, и мы готовы, пожалуй, вместе с ним сожалеть о том, что ему не удалось основать такого учреждения, но вряд ли, если бы последнее удалось, он стал бы благотворно влияющим на развитие культуры гением; этим гением от стал на пути, которого он не хотел и которого он не искал Его сиротский приют в Стансе и школа для бедных в Бургдорфе, которую он мог бы открыть для разоренных (войной) кантонов Аппенцеля и Гларуса, произвели бы слабое впечатление на большой свет Какое дело было этому свету до бедных людей? Теперь же Песталоцци и получал от почтенных семейств детей — драгоценнейшее их достояние. Это обратило взоры всего мира на него, это завоевало для него сердца всех, это дало его благотворным идеям возможность широкого распространения… это привлекло к нему внимание знатнейших князей и власть имущих… не будем поэтому (!) сожалеть о создании Института, которому отдался Песталоцци».
В памяти тысяч и миллионов педагогов буржуазных стран Песталоцци встает именно как директор Бургдорфского и Ифертенского институтов, отнюдь не как гражданин Франции, знаменитый автор «Лингарда и Гертруды» или как общественный деятель швейцарской революции. Это происходит и потому, что Песталоцци Ифертона ближе и понятнее им, чем Песталоцци эпохи французского Контента или гельветической Директории, а также потому, что именно от этого времени осталось очень много свидетельских показаний. показаний людей, посещавших Бургдорф и Ифертен и затем описавших эти посещения Благодаря этому мы можем довольно отчетливо представить себе образ «отца Песталоцци» того времени. Одни из учеников Песталоцци, пробывший полтора года в Ифертене, так описывает его внешность:
«Представьте себе человека, очень некрасивого, с взъерошенными волосами, с лицом, изрытым оспой и покрытым веснушками, всегда без галстука, в панталонах, плохо застегнутых и сползающих на чулки, которые в свою очередь спускались на толстые башмаки, с подпрыгивающей нервной походкой, с глазами, которые то расширялись, как бы бросая молнии, то закрывались, чтобы предаться внутреннему созерцанию, с чертами лица, выражавшими то глубокую печаль, то полное неги блаженство, с речью медленной или стремительною, нежною и мелодичною или гремевшею, как гром; вот каков был тот, кого мы называли своим «отцом Песталоцци».
Эта внешность соответствовала поведению Песталоцци Человек, полный противоречий, как во внешности, так и в своей жизни, он привлекал к себе людей, которые обычно любили его, если только не становились заклятыми врагами Ему прощали ряд его неэстетических привычек, его неряшливость, которую он готов был возводить в принцип, его одежду, похожую на салоп, его не для всех приятную привычку выражать свою симпатию объятиями и поцелуями Все это ему прощали, вспоминая потом прежде всего о его глазах, удивительных глазах человека восторженного, человека, почти всегда находившегося в состоянии энтузиазма и горения. У него появляются свои причуды, его рабочий день весьма далек от регулярности: когда он увлечен какой-либо идеей, он часто ночью будит своего секретаря и диктует ему до утра: наоборот, в периоды, когда его настроение падает, он целыми днями валяется одетым на своей постели или блуждает по полям и лесам, собирая растения и, особенно, минералы Он начинает верить в предзнаменования и вещие сны, иногда он в своей мистической эксцентричности заходит очень далеко Так, новогоднюю речь 1817 г. он произносит над гробом, который был им предназначен для себя и на котором им был водружен человеческий череп.
Теперь он еще более остро переносит свои неудачи, в некоторых случаях он впадает в настоящее бешенство, о котором он сам потом с детскою откровенностью пишет, проклиная себя. В пасквиле некоего Бибера, составленном под диктовку одного из его близких сотрудников — Нидерера, пасквиле, омрачившем его предсмертные дни, находится описание подобного припадка:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});