нем оказалась, и поколотив так, чтоб было больно, но не осталось следов, охранники решили проводить навязчивого гостя до самого порога. Уже знакомый лифтер, увидев Кирпичникова в сопровождении двух бугаев, прикусил язык и безропотно довез всех троих до первого этажа.
— Снова явишься — пристрелим, — напоследок сообщили пролетарию.
Почему-то он поверил.
***
У подножья небоскреба несколько монашек раздавали жидкий суп вкладчикам банка. Суп заканчивался, его едва хватало на половину несчастных: видимо, сестры то ли собирались повторить библейское «чудо» с тремя хлебами, то ли заботились не столько о насыщении голодных, сколько о демонстрации факта благодеяния. Вкладчики послушно крестились, получали свою баланду, жадно хлебали ее, раскачиваясь под пение церковного гимна, и равнодушно поглядывали на лежащего поодаль мертвеца. Был это клепальщик, монтажник или же мойщик стекол, Краслен так и не разглядел.
Глава 16
— Давай еще раз, Ленни! — предложила негритянка и, не дождавшись ответа, нырнула под драную рогожу, которую ее экономные хозяева считали одеялом.
— Погоди, давай передохнем. — Краслен приподнял край рогожи и с любопытством посмотрел, чем там занята его боевая подруга.
— Тогда расскажи что-нибудь! — потребовала из своего укрытия пролетарка.
— Что? — устало простонал Кирпичников. — Снова про Красностранию? Я тебе уже все про нее рассказал…
— Правда, что ваши газеты никогда не врут?
— Ну конечно, правда, Джесси! Что за глупые вопросы!? Дай поспать немного!
— Дома отоспишься, безработный! На тебя-то, в отличие от меня, хозяева не косятся за то, что весь день носом клюешь! Давай поднимайся! Ты сюда пришел дружбу народов укреплять или что?! — зашумела Джессика. — Вот и укрепляй ее!
Краслен спрятал голову под рогожу. Он подумал, что негритянка в ту же секунду сорвет с него одеяло и набросится. Но нет. Пару минут было совсем тихо. Потом скрипнула кровать: Джессика встала, прошла по комнате, начала с чем-то возиться. Интересно, что она там делает? Минута, еще минута. Кровать снова скрипнула. Теплое тело негритянки прижалось к Кирпичникову. Кажется, он уже не хотел спать.
— Как там дела у Джордана? — спросила неожиданно пролетарка.
Игривое настроение Краслена сразу же улетучилось. Он вылез из-под рогожи, сел рядом с Джессикой, мрачно поглядел на нее — так мрачно, как только можно смотреть на счастливую голую девушку, — и сообщил:
— Его уволили.
— Уволили!? — ужаснулась негритянка. — Боже мой, я так и знала! Опять что-то натворил?!
— Нет, просто его хозяин нашел какую-то женщину на его место. Женщинам ведь можно платить меньше, чем мужчинам.
— Мерзавка! Такие как она способствуют снижению зарплат и вредят всему рабочему классу! Бьюсь об заклад, она недолго там продержится!
— Можешь не биться. Уволили Джордана вчера, а сегодня на место этой особы уже приняли девчонку лет десяти. Детям ведь можно платить еще меньше, чем женщинам…
— Ужасные нравы! — вздохнула Джессика.
Краслен был у нее в гостях уже третий раз. Последние дни его все меньше тянуло думать о классовой борьбе, о возвращении на Родину, о Джонсоне, о гадкой ситуации, в которой оказался по милости Буерова… Ему вообще не хотелось думать о чем-либо. Весь сегодняшний день и половину вчерашнего Кирпичников провел в ожидании ночи, когда можно будет пробраться в самую убогую комнатку заветного особняка. Иногда — совсем редко — когда в голову приходили мысли об опасности, о поруганном теле Вождя, о возможном рабочем суде над «предателем», Краслену казалось, что все как-то уладится само.
— Коммунисты не пытались арестовать тебя? — спросила негритянка. Похоже, она тоже больше не была настроена на любовные игры.
— Нет, — сказал Краслен.
Сначала он срывал листовки со своим фото и надписью «компартия разыскивает». Потом перестал: боялся привлечь к себе внимание. До сих пор Краслену везло. Правда, вчера им с Джорданом пришлось со всех ног удирать от каких-то мистеров, одетых в белые колпаки, размахивающих топорами и выкрикивающих проклятия в адрес черных и тех, кто с ними дружит… Но введенные в заблуждение ангеликанские коммунисты пока что не добрались до Кирпичникова, хотя призывные листки с его физиономией плодились по городу, как инфузории-туфельки в пробирке.
— Тебе надо быть осторожнее. Обещаешь? Послезавтра я буду выходная и первым делом отправлюсь в наш штаб, чтобы все объяснить товарищам насчет тебя. Эх, чертова работа! Шесть дней нельзя отлучиться ни на секунду! Хозяева могут позвонить даже ночью… Завтра лучше не ходи сюда. Опасно.
— Хорошо, — сказал Краслен.
Вчера Джессика тоже велела больше не приходить, но когда он появился — бросилась на шею.
— Послезавтра я схожу в штаб, — повторила негритянка. — Расскажу им все, что мы узнали о теле Вождя и фирме Памперса, а они уж что-нибудь предпримут, не сомневайся!
— Все наладится, все будет отлично, — сказал Кирпичников не столько девушке, сколько себе.
Потом они обнялись, замолчали и несколько минут, сидя в тишине, слушали дыхание друг друга.
— А там, в Краснострании, у тебя не было возлюбленной? — спросила неожиданно негритянка.
— Твоя грудь похожа на большую шоколадную конфету, — ответил Краслен и принялся ласкать означенную часть тела.
Из особняка он, как и в прежние два посещения, вышел, когда уже рассветало. Старый привратник Питер клевал носом возле своей сторожки, сжимая в руке свисток. Джессика наобещала старому негру с три короба, так что красностранца он теперь пропускал беспрепятственно, даже, можно сказать, находился с ним в приятельских отношениях.
— Что не спишь, дружище? — весело бросил ему Краслен.
— А? — привратник встрепенулся, покраснел и зачем-то сунул свой свисток в карман.
— Ступай, поспи!
— Да мне не хочется…
Краслен пожал плечами.
Причину странного поведения Питера он понял спустя минуту, когда выйдя за ворота, услышал пронзительный свист и в то же мгновение, не успев ничего понять, был схвачен невесть откуда появившейся четверкой крепких парней.
Глава 17
"У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка. Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми…"
Эти слова были первыми, которые, несмотря на шум в ушах, проникли в сознание Краслена после того, как он обнаружил, что все еще жив. Через секунду к звукам пошлой песенки добавился шум воды. Еще через полсекунды Кирпичников различил звон посуды и понял, что уже в силах открыть глаза.
Комната оказалось большой, лишенной окон, но прекрасно освещенной электричеством. Стены, облицованные белым кафелем, навевали мысли о чем-то зловещем; куски свежего мяса, развешанные по крюкам и лежащие на оцинкованном столе возле окровавленного ножа, а так же бурлящее нечто в кастрюльке на жаркой плите тоже почему-то не казались аппетитными. Более-менее безопасной выглядела только брюнетка, которая мыла посуду в облицованной раковине, приплясывая под "Маленькую штучку", звуки которой, кажется,