– Тю! Готовы?
– Да.
– Ну тогда вперед!
Через час в грязной «Ниве» пробираемся на Украину. По ухабам и в кромешной темноте. Фары закрыты маленькими накидками, как здесь говорят, «бандитками». На панели шелестит рация.
– Пятый, у тебя как?
– Тихо.
– Ты подъехал?
– Уже стою.
Набираюсь наглости и завожу с водителем разговор.
– А… А вы кто?
– В смысле?
– Ну вы вот через границу ездите…
– Ну да. Мы же контрабандисты.
Говорю, говорю и выясняю, здесь работает целая система. Десятки российско-украинских бригад. Были на Дону шахтеры, а как Советский Союз исчез, появилась новая почетная профессия. И целый контрабандистский профсоюз. Возят шмотки китайские, лекарства, ГСМ, запчасти автомобильные. Оружие, наркотики? А зачем? Так административная ответственность, то есть штраф. А если со стволами поймают или с «герычем» – однозначно тюрьма.
– А для нас коридор специально открыли, да? Мы по договоренности едем?
– Зачем, мы и так проскочим.
Ничего себе «проскочим». Накануне украинских пограничников подперли заградотряды Яроша, «правый сектор». Попадешься – не отвертишься.
Вот и украинский город Краснодон. Помним, помним. Молодогвардейцы. Олег Кошевой, Ульяна Громова, Сережа Тюленин… Их фашисты убили. И нас тут того и гляди поймают и в шахту бросят.
Но до Славянска добрались тогда без приключений. Хотя… Было несколько моментов… Например, перегрузиться на такси решили у краснодонского кафе «Золотой шар». Аккурат когда на улицу вышел перекурить весь штаб украинского погранотряда во главе с начальником. У них там, оказывается, сабантуй какой-то был. А еще по дороге ночью милиция остановила. Под Луганском, на блокпосту. Все дела: флаг жовто-блакитный, люди с автоматами, в масках. Таксист, когда подкатывали, посоветовал:
– Прикиньтесь, что спите.
Я голову свесил на грудь, слюну по подбородку пустил, а сам слушаю:
– Кого везешь?
– Говно пьяное. Только угомонились, сволочи. Проверять будете?
– Вот еще. Двигай!
– Дякую.
Только успели тогда в Славянске обосноваться у Стрелкова, как мне позвонили из Москвы. Отругали за «махновщину», велели двигать назад. И мы уехали.
А теперь? Что раньше считалось нарушением, нынче в порядке вещей.
Все репортеры за рубеж прут нелегально. А как еще? Стоит тут рядом пограничное КПП «Изварино». Можно было бы туда сунуться, но украинские войска с той стороны расстреливают все, что движется, из пушек и пулеметов. И машины беженцев, и рейсовые автобусы, и пешие группы. Им, похоже, все равно, кого убивать.
Вот и идет народ «тропой Хо Ши Мина». Это коридор безопасности. Контролируют его ополченцы, и ширина его пятьдесят километров. По нему в зарослях туда-обратно снуют пыльные грузовички с российской народной гуманитаркой, ее, как правило, казаки собирают и переправляют. Здесь можно встретить и спешащих на фронт добровольцев. Или добровольцев, которых везут домой запаянными в цинк. Здесь же таксисты, журналисты и еще черт знает кто.
Добровольцев опознать легко. Возраст? Нет. Одежда? Различная. Глаза! Взгляд у этих людей какой-то сквозной, отрешенный. Они все уже «там». Не в окопах, не в бою, а на небесах. Здесь никто не идет на войну с гармошкой и балалайкой, пропадая по-русски, весело. Каждый из них переходит свой Рубикон не здесь и не сейчас, а гораздо раньше, дома, в Тюмени, во Владивостоке, в Грозном. Каждый делает выбор, и лишь потом отправляется в путь. Что в конце пути? Неизвестность.
Кто они, эти российские добровольцы? Да кто угодно. Обычные люди, порой не имеющие понятия о солдатской доле, вдруг уезжающие воевать за Донбасс. Удачливые бизнесмены, переписывающие свои фирмы на жен или друзей, а потом исчезающие на юго-востоке. Ветераны Афгана, Анголы, Мозамбика, Чечни, почуявшие запах пороха – запах, сводящий их с ума, как чарс или анаша. Есть неудачники, потерявшие работу, семью, уверенные что война спишет все их проблемы. Простые рабочие, врачи, чиновники, бандиты. Я ж говорю, кто угодно.
Я помню Славянск в начале войны. Вот картина. Ночь, позиции ополченцев у горы Карачун. Ожидаем атаки двух групп украинских диверсантов, высадившихся с вертолетов в районе села Балбасовки. Приглядываюсь к бойцам. Старший, по прозвищу Бармалей, бывший солдат-десантник. Единственный, так сказать, профессионал. Остальные – стеклодув, водитель, плиточник, ну и так далее. Все в масках. Оружие – пара старых «калашей», ручной пулемет, ружья охотничьи, обрезы, ножи. Камуфляжи разные, большей частью старые украинские. Пара человек в бронежилетах. Войско…
Едва стемнело, защитники Славянска сгрудились у железных бочек с горящими дровами. Я было сунулся с предупреждением, что на фоне огня мы коллективная живая мишень. Спросил, выставлено ли на флангах охранение, устроены ли впереди секреты, есть ли кто-то из наших на чердаке стоящего рядом сарая. Потом махнул рукой. Ну не учить же людей с оружием. И вдруг я был сражен! Один из воинов обратился ко мне извиняющимся тоном, указывая на бордюр:
– Машина едет, будьте добры, зайдите за поребрик.
Поребрик? Не бордюр, а поребрик? А парадное вместо подъезда? Кура вместо курицы, греча вместо гречки, булка вместо батона? Так говорят только в Санкт-Петербурге. Я тут же взял парня в оборот. Ты кто? Он мотнул головой и стянул с себя маску. Шок. Представьте себе: автомат, держат его руки в обрезанных спецназовских перчатках. Рукава уходят в богатырский панцирь-бронежилет. А вверх из него торчит худющая шея с ушастой маленькой головой. А на голове хайер! Яркий, оранжевый! Панк, самый натуральный панк. Губы, нос и уши ополченца пробиты серьгами. Их гроздья. Вот это да!
– Я студент. В Питере учусь. А родом отсюда, из Славянска. Узнал, что будет война, – приехал. Пока каникулы.
Ему бы у себя на Лиговке дурь курить, тусоваться у магазина «Castle Rock», где такие, как он, собираются, а он здесь, город родной защищает.
Вот такими были первые ополченцы, которые с оружием вышли на баррикады.
Вернемся, однако, в российский Донецк. В этот раз границу пересекаем днем. На фантастическом драндулете, напоминающем «виллис» времен Второй мировой. Драндулет скрепит и трясется, и я опасаюсь, что он развалится. Ухабы закончились, пошла ровная дорога. Но ехать все равно некомфортно. Дело в том, что перед нами прошла танковая колонна. И мы тарахтим колесами по выщерблинам, оставленным гусеницами, как по стиральной доске. Тррр-трррр. Мчим минуту, две – бац! Утыкаемся в высоко поднятую корму танка Т‑55. То ли свалился в кювет, то ли подбит, башня в сторону, но не горит. Объезжаем, едем дальше. Впереди первый украинский поселок. На окраине, в пыльных кустах, люди в камуфляже старого российского образца. Человек десять. Все в возрасте. Ни бронежилетов, ни подсумков, ни ремней. Только автоматы Калашникова в руках. Лица сосредоточенные, оглядываются по сторонам. Один из них выходит и поднятой рукой останавливает наш драндулет. Водитель с обреченным выдохом дает по тормозам. У меня холодеет внутри. Кто такие? Если украинская нацгвардия – все, конец командировке. Мы стоим и покорно смотрим на подошедшего. Фу ты, георгиевская ленточка! Она слишком мала, чтоб заметить ее издалека. Наш. Ему на вид лет сорок, лицо не военное. Он больше похож на богатого коммерсанта или на топ-менеджера. Благородная седина в смоляных волосах. Лицо гладко выбритое, можно сказать холеное, кожа смуглая, глаза черные. Кавказец? Но обращается он к водителю на чистом русском:
– Вы ехали спокойно? Тихо там?
– Тихо.
– Укропов не видели?
– Нет. Танк видели. Вон там, у моста застрял.
Ополченец дернулся, скривился, как от зубной боли.
– То, что видел, забудь.
Выскакиваем на шоссе. «Стиральная доска» от танковых гусениц и на асфальте не пропадает. Зудим колесами до первого блок-поста. Его маленький гарнизон – сплошные деды, пенсионеры. С охотничьими ружьями. Один из них, импозантный, как из театра. Пират XXI века. Высокий, грузный. Треники с отвислыми коленями, линялая майка-тельняшка. На голову намотана чалма, а‑ля горец-Моргунов из «Кавказской пленницы». На боку палаш без ножен, в руках обрез. На белой дряблой коже выцветшие татуировки. Плечи покрывают восьмиконечные звезды с раскрашенными оконечностями. На груди церковные купола. Смотрит на нас, как гладиатор, сурово. «Идущие на смерть приветствуют…»
Июльский Луганск пуст. Мертвый город. Дома целы, дороги подметены, а людей нет. Как после взрыва нейтронной бомбы. Редко машина какая промчится по улице. Я видел пустые города. В Боснии мусульманский Сараево был таким, окруженный сербами. Грозный, пустой и страшный, в декабре девяносто четвертого. Перед штурмом. Вот и Луганск сжался, скукожился в ожидании удара.
Жизнь более-менее кипит в центральной гостинице «Луганск». На постое только журналисты. Ими занят весь двенадцатый этаж. Берем номера на ночь и всей съемочной группой отправляемся перекусить в ближайшее кафе. Посмотрим, как тут кормят в дни войны. Так, пиво есть. Шашлык. Оператор Серега берет коктейль с отвратительным названием «Амфетамин». Гарсон поджигает жидкость зажигалкой. Серега тут же высасывает химическое зеленое пламя через соломинку. Ну прям факир. И тут мы вынужденно отрываем свое внимание от стола. На дороге шум мощных движков. Провожаем взглядом мчащуюся мимо колонну «Градов». Ого! Луганской республике явно есть чем отбиваться. Я вспоминаю обрывки фраз, услышанные мною час назад в фойе гостиницы: