Читать интересную книгу Горит восток - Сергей Сартаков

Он не называл, чего может стоить ему день опоздания. Но он твердо решил: не пожалеть денег в Иркутске. Деньги всегда можно вернуть!

По требованию Лонк де Лоббеля Маннберг послал в Петербург несколько срочных телеграмм. И иногда в такие адреса, что заставляли телеграфистов улыбаться Маннбергу с особым почтением. Наконец пришел ответ. «Сразу по завершении работ на вверенном вам участке строительства приступайте к новым обязанностям. Вы назначаетесь начальником шиверских мастерских», — говорилось в теле^ грамме министерства путей сообщения. Закончить же работы ему мешали проклятые дожди.

Именно проклятые, — показывая телеграмму, говорил он Лонк де Лоббелю, задержавшемуся в Шиверске тоже из-за дождей. — Вы понимаете, как они мне мешают? Особенно когда человек уже свыкся с мыслью о переходе па другую работу.

О, в вашей жизни скоро не будет ненастья, Густав Евгеньевич! — мило отвечал ему Лонк де Лоббель. — Получаете ли вы еще какие-либо телеграммы, кроме этой?

Пока больше нет ничего. Существенного…

Существенно то, что «пока нет ничего». Так, Густав Евгеньевич?..

Вы — король каламбура!

Я — слуга своего короля, — тактично, но весьма прозрачно напоминал Маннбергу Лонк де Лоббель. Он оставлял Маннберга своим доверенным лицом по Сибири.

Узнав о предстоящем отъезде Лонк де Лоббеля и не считаясь с отсутствием мужа, Елена Александровна пригласила француза к обеду. За столом было очень скучно. Потом, оставшись с Лонк де Лоббелем вдвоем, Елена Александровна настойчиво допрашивала:

Августин, неужели вы уезжаете? Августин!

Да, да! Как ни трагично…

Обед ему не понравился. Вряд ли теперь придется иметь дело и с Василевым, пусть поработает Маннберг. Лонк де Лоббель стал прощаться.

После Аляски вы поедете в Париж! — вздыхала Елена Александровна, — Вы все ездите и ездите.

Поедемте вместе, — привычно пригласил ее Лонк де Лоббель, думая между тем, что, пожалуй, с Маннбергом надо будет встретиться еще раз. — Поедемте вместе. На юге Франции такие чудесные розы…

Вы не любите цветы, Августин, — не выпуская его руки, страдальчески сказала Елена Александровна. — В Сибири есть тоже цветы…

И Лонк де Лоббель задержался еще на некоторое время, чтобы сорвать сибирский цветок…

…Был уволен из больницы Лакричник. Распоряжение об этом, по решительной просьбе Василева, дал сам Баранов. Алексей Антонович с радостью согласился на его увольнение. До боли в зубах стал ему противен Лакричник. Однако тот отнес все свои беды только на счет Мир-вольского.

Терзаем быть начат вами и вами добит, — сказал он, получая из рук Алексея Антоновича подписанный приказ. И мстительно: — Невзирая на сделанное мною вам своевременное уведомление, несчастный обожженный ребенок был оставлен вами без должного осмотра и неотложной помощи. Об этом вами старательно умалчивается. Но «vox populi — vox dei», что означает: «глас парода — глас божий». И вас народ осудит, а вместе с ним и бог.

Хорошо, Геннадий Петрович, — сухо заметил ему Алексей Антонович, — но я надеюсь, что в дальнейшем мы не часто будем с вами разговаривать?

Обварившийся кипятком ребенок только наутро был принесен матерью в больницу, и теперь Алексей Антонович прилагал все усилия, чтобы спасти ему жизнь. Совесть Мирвольского была совершенно чиста: трудно было в ту ночь поверить Лакричнику.

Разозленный фельдшер пошел к Кирееву. Он готов был получить еще пинок коленом, только бы насплетничать еще, накляузничать бы побольше на Алексея Антоновича. Киреев Лакричника не принял.

Пропив до копейки полученные им при расчете деньги, Лакричник сумел-таки вновь поступить на службу — дезинфектором уборных на железнодорожной станции.

Одно только несколько его утешало: он сразу догадался, зачем Василев помчался в Иркутск, не считаясь с погодой…

Клавдея осталась жить у Порфирия. Выждав, когда на короткое время стих проливной дождь, она пришла в дом Василевых за своими пожитками. Таясь от Елены Александровны, через дворника Арефия вызвала Степаниду Кузьмовну. Старуха расплакалась, увидав Клавдею. Побежала в дом, вынесла все ее вещи, прихватила кой-какие и свои обноски, дала даже немного денег.

Свои, Клавдеюшка, свои даю. К невестушке-то, к невестушке лучше не ходить и не спрашивать. И Ванечка и она — оба на тебя страсть недовольные, страсть!.. А ты мне вот как приглянулась, — она утерла слезу, — может, потому, что и сама я в молодости, как и ты, по людям ходила. И Максим мой так начинал. Потом уж богатство пошло у него — как, я и сама не знаю. Ну, прощай, Клавдеюшка, а меня не поминай лихом.

Клавдея пошла и остановилась.

Степанида Кузьмовна, с Бориской бы малепьким мне попрощаться. Все одно как родной стал он мне.

Степанида Кузьмовна подумала.

Ниночку-то мне незаметно не вынести, а Бориску приведу, Клавдеюшка, сядь, подожди, приведу.

Борис покачиваясь на толстых ножках, прибежал, обогнав Степаниду Кузьмовну.

Баба, баба! — закричал он, зарываясь белокурой головенкой в юбку Клавдеи.

Она подняла мальчика на руки, поцеловала его.

Никакая я тебе не баба теперь, — отирая рукавом с губ попавшую на них соленую слезу, проговорила Клавдея. — Прощай, мой маленький. Так бы тебя с собой и унесла!

Вернулась Клавдея домой счастливая: на полученные деньги можно было вдвоем прожить несколько недель.

В эти мокрые, дождливые дни Порфирий не сидел сложа руки. В лесу наколол коротких плах, натаскал на своих плечах домой и с утра до вечера возился над ними с топором, чтобы сделать скамейки, стол и нары для Клав-деи. Сам он не хотел спать нигде, кроме как на полу.

Тайга меня к земле приучила.

Порывался он сходить в Рубахину, к Дарье, но Клавдея отсоветовала:

Чем теперь ей поможешь? В дожди такие да с ребенком разве будет она лес корчевать?

Тогда Порфирий сговорил Клавдею сходить с ним вместе попроведать Дарьиного мужа, Еремея, расспросить его, не знает ли он чего-нибудь о Лизе. Порфирий всюду ходил босиком, ему не во что было обуться, вовсе расползлись ичиги. Ну, да ничего: лето, тепло… Но в больницу его с грязными ногами не пустили, и он долго отмывал их в луже дождевой водой.

Потом на них надели белые халаты и проводили к больному.

Еремей по-прежнему лежал в палате один. В этот день у него перебывало много гостей. Приходили Мезенцевы — Ваня и Груня, приходили Лавутин и Петр. Часто проведывали его и вовсе незнакомые рабочие из мастерских или депо. И каждый хотел Еремея чем-нибудь побаловать. Ему несли закуски, папиросы, конфеты, пряники. Еремей стеснительно отказывался, подолгу благодарил. За что ему такая честь? Потом свыкся, видел: не по обязанности приходят, а от чистого сердца. К товарищу.

Клавдея с Порфирием не принесли Еремею ничего. Им принести было нечего. Когда они вошли в палату, Еремей лежал на спине устало закинув руки под голову. Хотя уже и не так мучительно болели его култышки, но разговоры его утомляли.

Однако и новых гостей Еремей встретил улыбкой:

Вот и еще кто-то ко мне из родни. Скоро со всеми рабочими я породнюсь.

Не рабочий я, — сказал Порфирий, подходя к постели Еремея и пододвигая табуретку Клавдее, — так пришел попроведать тебя.

Ну, все равно. Не рабочий ты, да, видать, и не из хозяев. Спасибо тебе за заботу. Будем знакомы.

Клавдея засмеялась: «Как есть, похожи мы на хозяев».

Жену твою видел, вот и зашел, — проговорил Порфирий. — Так бы я и не знал про тебя.

Жену! Дашу видел? — Еремей оторвал голову от подушки, приподнялся на локоть. — Где?

У Доргинской пади. Лес там корчевала она.

Это ты? Из-под дерева ты оттолкнул ее? Рассказывала мне Даша. Ну, спасибо, брат, еще раз тебе. Никогда не забуду. Дай ты мне руку твою.

Ладони их, мозолистые, узловатые, встретились. Еремей задержал руку Порфирия.

Без Даши мне бы тогда… и своя жизнь на что?

Хорошая она у тебя, — Порфирию сразу вспомнилась Лиза. И, не сознавая, что для Еремея его слова звучат совсем по-иному, он добавил: — Ты ее береги, пуще всего на свете береги… жену свою.

Береги, — горько вздохнул Еремей, — а как?

Он показал на плоско лежащее на постели одеяло. Упал обратно на подушку.

— Вот он, весь я. Поставить стояком — в пол руками упрусь.

Ты прости меня, — сказал Порфирий, — не подумал я.

Тебе в семье хорошо. Кто это с тобой?

Мать жены, — Порфирию так легче было сказать, чем назвать ее тещей. — Клавдея по имени.

Ас женой как? — помедлив, спросил Еремей. — Нет жены?

И прикрыл глаза. У него начала кружиться голова. Наверно, много сегодня он разговаривал.

Жена? — глухо повторил Порфирий. — Есть жена. Хорошая… Как у тебя. Только в тюрьме она.

Доченька моя, — вздохнула Клавдея.

В тюрьме? Почему?

Лицо Еремея совсем побледнело.

Политическая… государственная она… — Порфирий пе знал, как сказать ему дальше.