Канцона («В скольких земных океанах я плыл…»)
В скольких земных океанах я плыл, Древних, веселых и пенных,Сколько в степях караваны водил Дней и ночей несравненных…
Как мы смеялись в былые года С вольною Музой моею…Рифмы, как птицы, слетались тогда, Сколько — и вспомнить не смею.
Только любовь мне осталась, струной Ангельской арфы взывая,Душу пронзая, как тонкой иглой, Синими светами рая.
Ты мне осталась одна. Наяву Видевший солнце ночное,Лишь для тебя на земле я живу, Делаю дело земное.
Да, ты в моей беспокойной судьбе — Ерусалим пилигримов.Надо бы мне говорить о тебе На языке серафимов.
Канцона («Храм Твой, Господи, в небесах…»)
Храм Твой, Господи, в небесах,Но земля тоже Твой приют.Расцветают липы в лесах,И на липах птицы поют.
Точно благовест Твой, веснаПо веселым идет полям,А весною на крыльях снаПрилетают ангелы к нам.
Если, Господи, это так,Если праведно я пою,Дай мне, Господи, дай мне знак,Что я волю понял Твою.
Перед той, что сейчас грустна,Появись, как Незримый Свет,И на все, что спросит она,Ослепительный дай ответ.
Ведь отрадней пения птиц,Благодатней ангельских трубНам дрожанье милых ресницИ улыбка любимых губ.
Канцона («Как тихо стало в природе…»)
Как тихо стало в природе!Вся — зренье она, вся — слух.К последней страшной свободеСклонился уже наш дух.
Земля забудет обидыВсех воинов, всех купцов,И будут, как встарь, друидыУчить с зеленых холмов.
И будут, как встарь, поэтыВести сердца к высоте,Как ангел водит кометыК неведомой им мете.
Тогда я воскликну: «Где жеТы, созданная из огня?Ты видишь, взоры все те же,Все та же песнь у меня.
Делюсь я с тобою властью,Слуга твоей красоты,За то, что полное счастье,Последнее счастье — ты!»
Самофракийская победа
В час моего ночного бредаТы возникаешь пред глазами —Самофракийская ПобедаС простертыми вперед руками.
Спугнув безмолвие ночное,Рождает головокруженьеТвое крылатое, слепое,Неудержимое стремленье.
В твоем безумно-светлом взглядеСмеется что-то, пламенея,И наши тени мчатся сзади,Поспеть за нами не умея.
Роза
Цветов и песен благодатный хмельНам запрещен, как ветхие мечтанья.Лишь девственные наименованьяПоэтам разрешаются отсель.
Но роза, принесенная в отель,Забытая нарочно в час прощаньяНа томике старинного изданьяКанцон, которые слагал Рюдель, —
Ее ведь смею я почтить сонетом:Мне книга скажет, что любовь однаВ тринадцатом столетии, как в этом,
Печальней смерти и пьяней вина,И, бархатные лепестки целуя,Быть может, преступленья не свершу я?
Телефон
Неожиданный и смелыйЖенский голос в телефоне, —Сколько сладостных гармонийВ этом голосе без тела!
Счастье, шаг твой благосклонныйНе всегда проходит мимо:Звонче лютни серафимаТы и в трубке телефонной!
Юг
За то, что я теперь спокойный,И умерла моя свобода,О самой светлой, о самой стройнойСо мной беседует природа.
Вдали, от зноя помертвелой,Себе и солнцу буйно рада,О самой стройной, о самой белойЗвенит немолчная цикада.
Увижу ль пены побережнойСеребряное колыханье, —О самой белой, о самой нежнойПоет мое воспоминанье.
Вот ставит ночь свои ветрилаИ тихо по небу струится,О самой нежной, о самой милойМне пестрокрылый сон приснится.
Рассыпающая звезды
Не всегда чужда ты и гордаИ меня не хочешь не всегда, —
Тихо, тихо, нежно, как во сне,Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажженыСветами магической луны.
Нежный друг мой, беспощадный врагТак благословен твой каждый шаг,
Словно по сердцу ступаешь ты,Рассыпая звезды и цветы.
Я не знаю, где ты их взяла,Только отчего ты так светла,
И тому, кто мог с тобой побыть,На земле уж нечего любить?
О тебе
О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!В человеческой, темной судьбеТы — крылатый призыв к вышине.
Благородное сердце твое —Словно герб отошедших времен.Освящается им бытиеВсех земных, всех бескрылых племен.
Если звезды, ясны и горды,Отвернутся от нашей земли,У нее есть две лучших звезды:Это — смелые очи твои.
И когда золотой серафимПротрубит, что исполнился срок,Мы поднимем тогда перед ним,Как защиту, твой белый платок.
Звук замрет в задрожавшей трубе,Серафим пропадет в вышине……О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!
Сон
Застонал я от сна дурногоИ проснулся, тяжко скорбя.Снилось мне — ты любишь другого,И что он обидел тебя.
Я бежал от моей постели,Как убийца от плахи своей,И смотрел, как тускло блестелиФонари глазами зверей.
Ах, наверно таким бездомнымНе блуждал ни один человекВ эту ночь по улицам темным,Как по руслам высохших рек.
Вот стою перед дверью твоею,Не дано мне иного пути,Хоть и знаю, что не посмеюНикогда в эту дверь войти.
Он обидел тебя, я знаю,Хоть и было это лишь сном,Но я все-таки умираюПред твоим закрытым окном.
Эзбекие
Как странно — ровно десять лет прошлоС тех пор, как я увидел Эзбекие,Большой каирский сад, луною полнойТоржественно в тот вечер освещенный.
Я женщиною был тогда измучен,И ни соленый, свежий ветер моря,Ни грохот экзотических базаров,Ничто меня утешить не могло.О смерти я тогда молился БогуИ сам ее приблизить был готов.
Но этот сад, он был во всем подобенСвященным рощам молодого мира:Там пальмы тонкие взносили ветви,Как девушки, к которым Бог нисходит.На холмах, словно вещие друиды,Толпились величавые платаны,
И водопад белел во мраке, точноВстающий на дыбы единорог;Ночные бабочки перелеталиСреди цветов, поднявшихся высоко,Иль между звезд, — так низко были звезды,Похожие на спелый барбарис.
И, помню, я воскликнул: «Выше горяИ глубже смерти — жизнь! Прими, Господь,Обет мой вольный: что бы ни случилось,Какие бы печали, униженьяНи выпали на долю мне, не раньшеЗадумаюсь о легкой смерти я,Чем вновь войду такой же лунной ночьюПод пальмы и платаны Эзбекие».
Как странно — ровно десять лет прошло,И не могу не думать я о пальмах,И о платанах, и о водопаде,Во мгле белевшем, как единорог.И вдруг оглядываюсь я, заслышаВ гуденьи ветра, в шуме дальней речиИ в ужасающем молчаньи ночиТаинственное слово — Эзбекие.
Да, только десять лет, но, хмурый странник,Я снова должен ехать, должен видетьМоря, и тучи, и чужие лица,Все, что меня уже не обольщает,Войти в тот сад и повторить обетИли сказать, что я его исполнилИ что теперь свободен…
Фарфоровый павильон