Но Элла поняла — Хасан всегда был одинок. Рядом с ним никогда не было человека, способного поддержать его эмоционально. После побега матери он никого не подпускал близко.
Сможет ли она побороть страх быть отвергнутой вновь?
Но разве он оставил ей выбор? Меньше всего ей хотелось провести всю оставшуюся жизнь, сожалея о том, что у нее не хватило духа побороть гордыню и предложить свою любовь мужчине, который отчаянно в этом нуждался. Свою любовь и любовь их дочери. Неужели вместе с Рианой они не смогут исцелить истерзанное сердце?
— Я не ненавижу тебя, Хасан, — мягко сказала Элла. — Совсем наоборот. Я люблю тебя. Хотя ты отчаянно противился тому, чтобы я полюбила тебя. И хотя ты сделал все возможное, чтобы оттолкнуть меня навсегда. Но я вынуждена признаться, что твой план не сработал. И если ты попросишь нас с Рианой остаться здесь, с тобой, и захочешь, чтобы я стала тебе настоящей женой, я с радостью приму твое предложение. Но у меня есть одно условие.
— Какое именно?
Она тяжело сглотнула:
— Мне нужно знать, что я дорога тебе хотя бы чуть-чуть. Что глубоко в твоем сердце есть семя любви, за которым мы будем бережно ухаживать и которое в один день вырастет в зеленый росток. И я хочу быть уверена, что ты готов ухаживать за ним, ведь, несмотря на то что я успела полюбить окружающие нас пески, я никогда не смогу жить в эмоциональной пустыне.
Казалось, прошла вечность, пока Хасан внимательно смотрел на нее, осознавая, как много смелости надо для того, чтобы так открыто признаться в своих чувствах. Какая же Элла все-таки сильная! Хасан часто заморгал, и когда наконец смог говорить, его голос прозвучал хрипло и низко, неожиданно для него самого.
— Там нет семени, — сказал он.
— Нет семени? — растерянно отозвалась Элла.
Хасан покачал головой:
— Его не видно, потому что из него давно пророс уверенный зеленый росток. Поверь мне, именно так выглядит мое чувство к тебе, Элла! — Порыв страсти заставил его подскочить с места, броситься навстречу Элле и сжать ее в объятиях. — Но я не хочу больше использовать слово «чувство», потому что оно не может отразить того, что я испытываю на самом деле. В последние дни я много думал и понял, что нашел нужное слово. Понял, что испытываю то, существование чего отрицал всю свою сознательную жизнь.
— Может, наконец, пришло время признать это? — тихо предложила Элла, прекрасно понимая, о чем именно идет речь, потому что гамма эмоций на его лице была гораздо красноречивее любых слов.
Он взял ее за руки:
— Элла, я… люблю тебя. Ты слышишь, как робко звучит мой голос, когда я произношу это, но это не значит, что я все еще сомневаюсь. Я люблю тебя всем сердцем, телом и душой. Ты дала мне все, что только может дать мужчине женщина, и я не понимаю, за что судьба наградила меня столь бесценным подарком. Ты предложила мне свое сердце, хотя я не заслуживаю…
— Нет! — Ее пальцы задрожали, когда она дотронулась ладонями до его лица. — Ты заслуживаешь лучшего детства, чем то, что у тебя было, а я, возможно, заслуживаю другой семьи. И теперь у нас есть шанс создать свою собственную, счастливую реальность. Она уже здесь — нам осталось лишь протянуть руку. Прямо сейчас. И я говорю не о дворцах, не о привилегиях и не о роскошной жизни, а о тебе, обо мне и о Риане.
— Наш брак никогда не разрушится, — сказал Хасан.
— Никогда, потому что мы ему не позволим, — горячо согласилась Элла. — Мы учтем ошибки наших родителей и дадим Риане такое детство, о котором мечтали сами.
Их губы встретились в самом страстном и чувственном поцелуе в их жизни. Этот поцелуй был полон чем-то большим, чем страсть, и даже большим, чем любовь. В нем было понимание и прощение, обязательства и взаимопонимание. И еще обещание счастливого дома для маленькой девочки, спящей совсем рядом в белоснежной колыбели.
Бобби Джексон назвал свою дочь Синдереллой, потому что мечтал, что однажды она выйдет замуж за принца, и судьба-насмешница реализовала его амбициозный план.
Но Элла и Хасан мечтали о другом будущем для своей дочери, поэтому вторым именем маленькой Рианы стало имя Хоуп[1].
Примечания
1
Надежда (англ.).