Потом они стояли под душем. Катя ласково водила руками по его телу, обильно покрывала мыльной пеной его член и мошонку, зная, что эта гигиеническая процедура доставляет ему особенно сильное удовольствие. Артур в ответ массировал мочалкой ее груди, растирал ягодицы с заходом и долгой остановкой на привал в промежность.
— А может, не стоит делать то, что мы задумали? — вдруг с последней надеждой спросила Катя.
Артур пожал плечами, которые без устали бомбардировали струи воды.
— Это тебе решать, — сказал он. — Если ты хочешь сохранить внутри своего сознания эту перегородку, то не приглашай Павла. Но учти, в таком случае она останется у тебя на всю жизнь. А, не сломав ее, ты никогда не будешь свободной. Нельзя быть свободной наполовину, либо ты свободна, либо — нет.
Катя понуро склонила голову. Она отнюдь не была уверена, что так уж сильно жаждет обрести эту самую полную свободу, тем более такой дорогой ценой; ей для ее скромных нужд вполне хватила бы и половинка этого самого бесценного дара, но возражать Артуру не посмела. Она никак не могла понять, что же с ней все же творится. Та самая свобода, которая и была-то не особенно нужной, с которой она-то и не знала, что делать, как с купленной по дешевке на распродаже вещью, вдруг обрела для нее какаю-то безмерную ценность, подобно простому незамысловатому предмету, который ничем не примечателен, но особенно дорог, так как напоминает о близком человеке или знаменательном событии в жизни.
— Хорошо, будь по-твоему, — тяжело вздохнула она и тут же поперхнулась, так как вода залетела ей прямо в приоткрывшийся для выпуска наружу глубокого вздоха рот.
Словно в качестве компенсации за все ее страдания, за завтраком ее поджидал приятный сюрприз; вместо надоевшего ей Валерия Ивановича за столом расположилась пожилая супружеская пара. Старички были очень аккуратными и очень заботливыми. Пока длилась трапеза, они без конца советовали друг другу попробовать тот или иной кусочек, а, попробовав, подробно обсуждали его вкусовые достоинства и недостатки.
Кате доставляло истинное наслаждение наблюдать за этой парой. При этом она с грустью думала, что им с Петром никогда не приобрести такого благообразия; Петр не обращает никакого внимания на то, что она ест и как вообще справляется с домашними делами. И даже если она однажды надорвется, то он это может нескоро заметить.
Артур куда-то исчез по своим делам, и Катя коротала время на пляже в одиночестве. Она делала героические попытки не думать о предстоящей очередной ломке еще одной перегородки внутри ее сознания, которая отделала ее от свободы. Но ее мысли мало обращали внимания на эти усилия и просто толпами осаждали ее бедный, измученный непосильной работой мозг. Самое не то смешное, не то печальное во всей этой ситуации заключалось в том, что она сама не понимала, зачем ей все это надо, и почему, несмотря на это непонимание, она не в состоянии отказаться оттого, что вызывает в ней столь сильное сопротивление. Ее воображение, как самый заядлый художник, рисовало такие жуткие картины того, что ей предстоит, что, несмотря на раскаленный жарой воздух, по телу Кати то и дело скорой иноходью скакал озноб. Нет, она никогда не сумеет сделать это, лучше подвергнуться любому другому испытанию, любой другой пытке. Будь неладен этот Артур, почему она покорно, как послушная ученица, выполняет все, что скажет ей этот странный наставник? Кто он, в конце концов, такой? Вообразил себя апостолом свободы, нашел в ее лице дурочку, которая из-за того, что испытывает к нему влечение, не может ему ни в чем воспротивиться. А вот она сейчас возьмет, да и передумает. И пусть знает, что она отнюдь не робкая овечка, которая следует за вожаком отары, куда бы он ее не повел.
После обеда Катя вернулась в номер, легла в кровать и стала ждать Артура. Тот пришел быстро, он весело ввалился в комнату и кинул ей на грудь похожий на тенистый мячик пушистый персик.
— Сейчас явится наш зритель, — обрадовал он ее известием.
Взгляд, который бросила на него Катя, напоминал по хмурости небо, перед тем как сыпануть на землю проливным дождем. У нее возникло сильное желание запустить этим мячиком-персиком в одно место Артура. Но момент был упущен, так как Артур уже упал рядом с ней.
— Что ты волнуешься? Подумаешь, кто-то будет на тебя пялить глаза. Забудь о нем, внуши себе, что его нет. То, что ты внушишь, так оно и будет. Сосредоточься на любви. Хочешь я тебя научу, как получить более сильный оргазм? И тогда ты будешь меньше думать о постороннем. — Катя по-прежнему молчала, однако сейчас в ее взгляде стало меньше хмурости, зато проклюнулась живая заинтересованность. — Это древний восточный способ. Когда мы начнет заниматься любовью, старайся дышать как можно спокойней и медленней. И попробуй сфокусировать свое сознание на переносице. Это место называется агни-чакра. Ты меня поняла?
Катя не совсем уверенно кивнула головой.
— Если ты это сумеешь сделать, то даже ни разу не вспомнишь о нашем дорогом госте.
Едва Артур завершил инструктаж, как дверь отворилась, и на пороге выросла слегка качающая, словно мачта корабля в непогоду, фигура Павла. Ночь, когда состоялось их столь драматическое знакомство, почти целиком укрыла его облик, Катя запомнила только хриплый мужской голос. Но сейчас ее гость предстал перед ней во всей своей красе. Он был старше Артура, хотя, как ей показалось, немного моложе ее. Однако в чем у Кати не возникло сомнения, так это в том, что он состоит активным членом самого большого в мире клуба — любителей зеленого змия. На это почетное членство указывало не только одутловатое лицо и мутные, как грязное стекло, глаза, но и бутылка вина, зажатая им в руке.
— Входи, Павел, располагайся в удобном для тебя месте, — пригласил Артур его тоном гостеприимного хозяина.
— Приветствую вас, друзья мои, — театрально произнес Павел, сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией рукой, которая крепко и бережно сжимала бутылку. Павел устремил свой взор на Катю, и его глаза озарились каким-то странным блеском. — Вы правильно сделали, что пригласили меня. Я большой дока по этому делу. Пока я не начал крутить роман вот с этой дамой, — ласково, словно ребенка, прижал он к себе сосуд с бесценной влагой, — я с баб, можно сказать, не слезал. Ты, Артур, супротив меня еще младенец, хотя вижу, тоже любишь их до чертиков. А я их любил больше самого себя. Однажды…
— Ну, хватит болтать, — прервал мемуары Павла Артур, — садись и не мешай нам делать свое дело. Твое дело быть зрителем. Не больше.
— Понял, шеф, — вытянулся в струнку Павел. — Сюда можно? — указал он на кресло.