Алленди сказал мне:
— Вы восхитительно вели себя с Эдуардо, не каждая смогла бы так, потому что женщины в большинстве своем смотрят на мужчину как на врага и испытывают радость, когда имеют шанс унизить или растоптать его.
Хоакин говорит, что когда он прочитал мой дневник, понял, что в отношении Генри ко мне есть нечто большее, чем просто сексуальное влечение, что Генри действительно смог удовлетворить какие-то мои потребности, не удовлетворенные Хьюго. Он все еще считает, что с Генри я потеряла саму себя, что я отдаюсь переживаниям, которые противоречат моей природе.
Алленди начинает внушать мне, что в нормальных условиях я бы не смогла любить такого человека, как Генри, что необходимо устранить причину моей любви к нему. Я тут же ополчаюсь против науки и ощущаю небывалую веру в собственные инстинкты.
Психоанализ может заставить меня стать более правдивой. Кое-что я уже осознала: например, что боюсь, что меня обидят, сделают мне больно. Когда мне звонит Генри, я реагирую на каждый нюанс его интонаций. Если он занят в издательстве, если он не один или если мне кажется, что он позвонил случайно, я моментально расстраиваюсь, у меня портится настроение.
Сегодня Генри проснулся и сказал сам себе:
— К черту ангелоподобных и ученых женщин!
Потом сказал, что с воскресенья написал два письма, которые дожидаются меня у Наташи. Я ликую. Я презираю собственную сверхчувствительность, из-за которой нуждаюсь в постоянном утешении, но которая также позволяет мне понимать чувствительность других людей. Настоящая, большая любовь Хьюго должна была дать мне уверенность в себе; моя постоянная жажда любви и понимания, безусловно, ненормальна.
Может быть, я пытаюсь самоутвердиться, завоевывая мужчин старше себя? Или мне приятна боль? Что я чувствую, когда Генри смотрит на меня своими холодными голубыми глазами? (У моего отца глаза были ледяные.) Я хочу, чтобы лед растаял от желания ко мне.
Между мной и Фредом появилась ужасная натянутость, мы не можем выносить взгляда друг друга. Он написал обо мне так точно, так пронзительно, что мне кажется, будто он проник в самые сокровенные уголки моей души. То, что он написал о Генри, испугало меня не меньше. Он будто вплотную приблизился к моим страхам и сомнениям. Он пишет о самом сокровенном. Я смогла говорить, только прочитав эти страницы. И он прочитал мой дневник. Фред говорит:
— Тебе не надо было позволять мне это читать, Анаис.
Я спрашиваю почему. Он как будто онемел, его ошарашили мои записи. Он наклонил голову, губы дрожат. Он похож на призрак меня самой. Что его так ошеломило? Неужели я открыла какое-то сходство, он узнал себя во мне? Он — часть меня. Он мог бы понять всю мою жизнь. Я бы отдала в его руки все свои дневники. Я его не боюсь. Он так нежен со мной.
Генри говорит мне такие красивые слова. Он немного холоден и очень мудр. Он снова признается:
— Я люблю тебя.
Лежа в его объятиях, говорю ему:
— Я тебе не верю.
Он понимает, что у меня плохое настроение, но все-таки настаивает:
— А меня ты любишь?
Я отвечаю что-то неопределенное. Мы связаны друг с другом, и я не могу поверить, что только физически. Когда это мое невменяемое состояние проходит и мы спокойно разговариваем, я очень удивляюсь, что он говорил о нашей любви так серьезно.
— В воскресенье ночью, когда ты ушла, я поспал немного, а потом вышел погулять. Я чувствовал себя таким счастливым, Анаис, счастливее, чем когда-либо. Я понял ужасную истину: я не хочу, чтобы Джун возвращалась. Ты мне страшно нужна, ты нужна мне вся, без остатка. Иногда я даже чувствую, что, если бы Джун вернулась и разочаровала меня и мне стало бы на нее наплевать, я бы почти обрадовался. В воскресенье ночью мне хотелось послать ей телеграмму со словами: «Ты мне больше не нужна».
Но моя мудрость не дала мне поверить. Генри все понимает, поэтому добавляет:
— В руках Джун я слаб, Анаис. Если, когда она вернется, я буду делать то, что она захочет, ты не должна думать, что я предал тебя.
Я удивлена; мне кажется, что когда я впервые окунулась в свою страсть и поняла зыбкость и трагичность ситуации, я отпрянула и стала преуменьшать значимость наших отношений. Я израсходовала способность к трагедиям с Джоном Эрскином. Тогда я настрадалась до предела. Я даже не знаю, смогу ли еще когда-нибудь так же сильно страдать. Мне кажется, что чувства Генри схожи с моими. Мне хочется наслаждаться настоящим глубоко и бездумно. Генри склоняется надо мной, дрожа от желания, его язык — у меня между ног, секс с ним сочен, похож на бурную реку.
— Ты единственная женщина, которой я могу быть верен. Мне хочется тебя защитить.
Когда я вижу фотографию Джун в комнате Генри, я ненавижу ее, потому что в этот момент люблю Генри. Я ненавижу Джун и в то же время знаю, что тоже нахожусь в ее власти, и когда она вернется…
— Я чувствую с тобой то, чего не могу почувствовать с Джун. Это выше любви, мы с тобой друзья. А про себя и Джун я не могу этого сказать.
Человек не способен уйти от своей природы, хотя Генри сказал вчера:
— В твоей доброте есть изъяны.
Изъяны. Какое облегчение! Трещины, надломы. Через них я могу просочиться, найти выход. Какие-то извращения заставляют меня выйти из роли, которую я вынуждена играть. Я всегда представляла себе другую роль. В моих мечтах она никогда не была одной и той же. Когда Генри изъявляет желание почитать мой дневник, меня охватывает дрожь. Я знаю, что он подозревает меня в постоянном предательстве. Я бы, возможно, и хотела этого, но не могу. С тех пор как он у меня появился, я стала инстинктивно упражняться в верности проститутки: не получаю удовольствия ни с кем, кроме него. Больше всего я боюсь, когда Хьюго желает меня после Генри, а это случается часто. Прошлой ночью он был страстен и горяч, а я послушна и лжива. Я изображала наслаждение. Он нашел эту ночь прекрасной и получил огромное удовольствие.
Когда мне кажется, что чувства вот-вот хлынут через край и я ищу всех доступных мне чувственных наслаждений, действительно ли я этого хочу? Если бы я вдруг почувствовала влечение к какой-нибудь женщине на улице или к мужчине, с которым протанцевала всего один танец, смогла бы я и вправду удовлетворить свое желание? И существует ли желание вообще? В следующий раз, когда меня охватит такое чувство, я не стану ему сопротивляться. Я должна узнать.
Сегодня вечером я отдалась тоске по Генри. Я хочу его и хочу Джун, а ведь именно Джун убьет меня, это она отнимет у меня Генри, она возненавидит меня. Я хочу, чтобы Генри обнял меня. И я хочу, чтобы Джун застала меня в его объятиях — только это заставит ее страдать. А потом будет страдать Генри, когда она завладеет им. Я хочу написать ей и умолять, чтобы она вернулась, потому что я люблю ее, потому что хочу отказаться от Генри в ее пользу. Это будет самый большой и ценный подарок, который я могу ей сделать.