и погрузился в ожидание.
— Что ты сегодня узнал, мальчик? — спросил Харшоу.
Смит радостно улыбнулся и, как всегда, после небольшой паузы ответил:
— Я научился, прыгая в воду, делать сальто в полтора оборота. Разбегаешься, прыгаешь и входишь в воду…
— Я видел — носки вытянуты, колени прямые, стопы вместе.
— Неправильно? — огорченно спросил Смит.
— Для первого раза очень даже правильно. А теперь вспомни, как это делает Доркас.
Смит подумал.
— Вода охотно принимает Доркас, любит его.
— Не его, а ее. Доркас — она.
— Ее, — поправился Смит. — Разве я говорю неправильно? Я читал в словаре Уэбстера (3-е издание, Спрингфилд, Массачусетс), что мужской род включает женский. Словарь приводит пример из закона о контрактах (5-е издание, Чикаго, Иллинойс, 1978, с. 1012). Там сказано…
— Постой, постой, — прервал Харшоу. — Мужской род действительно включает женский, но только в том случае, когда ты говоришь вообще. Если же о конкретной женщине, то следует говорить «она», «ей», «ее».
— Я запомню.
— Ты бы лучше вынудил Доркас на деле доказать ее женский род. — Харшоу задумался. — Джилл, парень спит с тобой или с кем-нибудь из вас?
— По-моему, он вообще не спит.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— Отвечаю: он не спит со мной.
— Я спросил не из праздного любопытства, а из научного интереса. Майк, чему ты еще научился?
— Я нашел два способа завязывать шнурки. Один хорош для того, чтобы падать, другой — чтобы ходить. Я выучил спряжения…
— Что еще?
Майк восторженно улыбнулся:
— Вчера я учился ездить на тракторе. Так здорово!
Джабл выразительно глянул на Джилл.
— Когда это произошло?
— Вечером, когда ты спал, Джабл. Все было хорошо, Дюк не дал ему упасть.
— Понятно, что не дал… Майк, ты читал что-нибудь?
— Да, Джабл.
— Что?
— Я прочел, — доложил Майк, — еще три тома энциклопедии: «Marub — Mushe», «Mushr — Ozon» и «Р — Planti». Ты не велел мне читать энциклопедию помногу, поэтому на «Planti» я остановился. Потом я прочел трагедию «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира. Потом — «Мемуары» Джакомо Казановы в переводе Френсиса Уэллмена. Потом я осмысливал прочитанное. Потом Джилл позвала меня завтракать.
— Ты что-нибудь понял?
— Не знаю, Джабл, — в голосе Смита была тревога.
— Что тебе неясно?
— Я не смог охватить всей полноты того, что прочитал. Читая у Мастера Уильяма Шекспира о смерти Ромео, я почувствовал, что полон счастья. А после я прочел, что он дематериализовался слишком рано — по крайней мере, мне так показалось. Почему так?
— Потому что он сопливый идиот.
— Прошу прощения?
— Я сам не знаю, Майк.
Смит пробормотал что-то по марсиански, а по-человечески сказал:
— Я только яйцо.
— Что? Мне кажется, ты меня о чем-то просишь, Майк. Чего ты хочешь?
Смит поколебался, потом выпалил:
— Брат мой Джабл, пожалуйста, спроси Ромео, почему он дематериализовался! Я не могу с ним говорить, я только яйцо. А ты можешь. Спроси и после объяснишь мне.
Майк, по-видимому, считал, что Ромео существовал на самом деле, и сейчас просил его, Джабла, вызвать дух Ромео и потребовать у него отчета о поступках плоти. Как объяснить Майку, что Монтекки и Капулетти не существовали в материальном мире? Джабл не оперировал понятиями, опираясь на которые, можно было бы объяснить Смиту, что такое художественная литература.
Джилл испугалась, что Майк сейчас свернется в клубок и оцепенеет.
Майк действительно был близок к этому, но изо всех сил держался; он дал себе слово не прибегать к подобному средству в присутствии друзей. Он видел, что причиняет этим беспокойство всем, кроме доктора Нельсона. Майк замедлил сердце, успокоил чувства, улыбнулся и сказал:
— Я подожду, пока понимание придет само.
— Хорошо, — согласился Джабл. — А в следующий раз, когда ты соберешься читать, спроси меня или Джилл — кого угодно — художественная ли это литература. Тебе, пожалуй, не стоит ее читать…
— Я буду спрашивать, Джабл.
Майк решил, что обязательно расскажет Старшим Братьям, что такое художественная литература, когда сам это поймет… Тут он с удивлением заметил, что сомневается — поймут ли они. Предположение о том, что существуют вещи, столь же непонятные для Старших Братьев, как и для него самого, было даже более революционным, чем само понятие художественной литературы. Майк решил подумать об этом в другой раз, в спокойной обстановке.
— …но я позвал тебя не для того, — говорил тем временем брат Джабл, — чтобы рассуждать о литературе. Майк, вспомни, пожалуйста, тот день, когда Джилл забрала тебя из больницы.
— Из больницы? — переспросил Майк.
— Мне кажется, Джабл, — вмешалась Джилл, — Майк не знает, что он был именно в больнице. Давайте я попробую…
— Вперед!
— Майк, ты помнишь, как жил в комнате один, пока я тебя не одела и не увела?
— Да, Джилл.
— Потом мы поехали в другое место, я тебя раздела и велела принять ванну.
— Да, это было такое счастье! — Смит улыбнулся воспоминанию.
— Потом я тебя вытерла, и тут пришли двое.
Улыбка погасла. Смит задрожал и стал уходить в себя.
— Майк! Остановись! — приказала Джилл. — Не смей уходить!
Майк взял себя в руки.
— Хорошо, Джилл.
— Слушай, Майк. Вспомни, что было, только не волнуйся. Пришли двое мужчин, один потащил тебя в гостиную…
— Туда, где растет трава, — подтвердил Майк.
— Правильно, там на полу растет трава. Я хотела помешать ему, но он меня ударил. Потом он пропал. Помнишь?
— Ты не сердишься на меня за это?
— Что ты! Нет, конечно. Один пропал, второй навел на меня пистолет и тоже пропал. Я испугалась, а не рассердилась.
— И сейчас не сердишься?
— Майк, милый, я никогда на тебя не сердилась. Мы с Джаблом просто хотим понять, что произошло. Те двое пришли, ты что-то сделал, и они пропали. Почему? Что ты сделал, скажи?
— Я скажу. Тот человек — большой — ударил меня, и я испугался. Я… — тут он перешел на марсианский. — Я не знаю слов.
— Объясни постепенно, — попросил Харшоу.
— Я постараюсь, Джабл. Передо мной есть что-то. Это плохая вещь, ее не должно быть. И я… — он опять запнулся. — Это просто, гораздо