Читать интересную книгу Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

— Она не понимает, в чём дело, — сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. — Сказать по правде, я тоже.

— Почему? Мы же обе хотим есть.

— Ну, в этом сомневаться не приходится, — согласилась женщина. — Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману.

— Я забыла про коктейли, — смущённо призналась Динни. — Но, может быть, их тут не приготовляют?

— Сгодится и шерри. Сейчас принесу.

Женщина встала и вышла в бар.

Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение.

Женщина принесла два бокала:

— Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо.

Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком.

— Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить!

— Люди все равно достают.

— Ещё бы! Но, говорят, спиртное там дрянь.

Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по её пальто, платью и лицу.

— Простите, у вас свидание? — неожиданно спросила та.

— Нет. Я поем и пойду домой.

Женщина вздохнула.

— Скорей бы уж она принесла эти чёртовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку.

— Уф! — вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей «дешёвкой». Очень курить хотелось.

— Остальное сейчас подам, — объявила официантка.

— Я вас случайно не видела на сцене? — поинтересовалась женщина.

— Нет, я не актриса.

Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова.

— В Лондоне живёте?

— Нет, я из Оксфордшира.

— Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, — отсюда рукой подать.

Женщина испустила отдающий портером вздох.

— Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного ещё не бывало, — продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. — Жуткая у нас безработица!

— Да, она на всех отражается.

— Насчёт всех не знаю, а на мне здорово. — Взгляд женщины стал тяжёлым. — Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?

— В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.

— Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.

Динни расхохоталась.

— А они, что, не такие, как все? — вызывающе бросила женщина. — Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я ещё не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.

— Пари держу, я его знаю, — отозвалась Динни. — Его фамилия Черрел.

— Точно! — воскликнула женщина, и глаза её округлились.

— Он мой дядя.

— Вот оно что! Так-так. Смешной всё-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, — прибавила женщина.

— Он и сейчас жив.

— На свете таких мало.

Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: «Вот тут и полагается заводить: „Заблудшая сестра моя!..“»

Женщина насытилась и удовлетворённо вздохнула.

— С удовольствием поела, — объявила она и встала. — Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.

Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.

— Счёт, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?

Официантка опасливо взяла кредитку.

— Я сейчас, — только приведу себя в порядок, — предупредила женщина и скрылась в дверях.

Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живёт эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.

— Ну, — раздался позади неё голос женщины, — не думаю, что нам приведётся встретиться, но всё-таки скажу: вы — молодчага.

Динни подняла на неё глаза:

— Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?

— Ясное дело, — подтвердила женщина.

— Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег — просто ужасно.

Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.

— Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, — замялась женщина.

— А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в неё деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:

— Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.

Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что её тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, — до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звёзды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решётки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк-Лейн движение становилось всё оживлённее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для неё Лондон, если отнять у неё Уилфрида и надежду на встречу с ним.

Девушка подошла к воротам напротив «норовистого пузанчика» и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперёд. Он протянул руки и прижал её к себе.

Минуты встречи затягивать было нельзя, — вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришёл сюда, чтобы ощутить её близость, — и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.

Они ходили взад и вперёд мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, — все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.

Наконец чувство юмора взяло верх.

— Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, ещё один!.. Ещё один!

Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.

XXI

Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжёг корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощённый своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил её ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоём. Зачем же отстраняться и делать её несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением «прокатиться». Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил её и унёс с собой.

— Я никогда не бывала на дерби, — сказала Динни. — Съездим?

Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.

Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряжённых осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четвёркой, ни разносчиков, ни торговок — один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.

Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фриса «Дерби»[27] и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.

В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал: