глотает солнце, а змея — свой хвост. Бояну постоянно казалось, что ему не хватает совсем немного, чтобы понять то, что находилось в центре всего, что плелось вокруг него, как сеть густо стянутых нитей. Но это маленькое звено постоянно терялось, не хотело вставать на место, зыбкие нити не сплетались в прочную цепь.
— Слушай, — Боян вдруг повернулся к Роберу, вспомнив разговор с владельцем магазина полудрагоценных камней, — для чего в алхимии были нужны раковины?
— На практике — для смешивания веществ в процессе Opus Magnum. В теории — как пример нечистой субстанции, из которой рождается сублимация — жемчужина. Некоторые виды окаменевших раковин ценились очень высоко. Считалось, что они были созданы в недрах земли как плод созревающей материи. Раковина Святого Иакова — наверняка ведь знаешь? — считалась тайным знаком алхимиков. В конце концов, паломничество в Сантьяго-де-Компостела, которое начиналось вот тут, с той улицы внизу, тоже, видимо, связано с алхимией. И Николя Фламель, впоследствии захороненный в церкви Святого Иакова, участвовал в этом паломничестве…
Боян попрощался с Робером и вышел. Он пошел по улице Сент-Андре-дез-Ар, за которой заходило солнце. Ему казалось, что он идет в кипящий котел, где плавятся металлы и в котором, как последний плод преображения, рождается сверкающее золото.
У людей, шедших ему навстречу, не было лиц — свет искрился на волосах женщин, оправах очков, никелированных частях велосипедов. В толпе шел огромный негр, окруженный тремя маленькими негритятами, он нес блестящий пластиковый воздушный шар в форме большого веселого ворона. На него лаял оранжевый кокер-спаниель, лежавший в задней корзинке велосипеда, которым правила белокурая скандинавка. Все имело какое-то иное, скрытое таинственное значение — и Бояну показалось, что он попал в старую книгу с таинственными рисунками, в которых скрыт призыв к поиску тайны, но по которым никогда не дойти до сути скрытых истин.
Когда он добрался до улицы Генего, то сразу увидел металлическую решетку, спущенную на дверь и на витрину магазина минералов. На двери была небольшая записка:
По причине отъезда
магазин временно
закрыт
22.
Днем, только приехав из аэропорта, Боян позвонил Майе. Ему сказали, что ее нет дома.
Потом он позвонил Коле.
— Слушай, — пробормотал Коле, — у нас большие проблемы из-за Египта.
— А кто заставлял тебя публиковать материал раньше времени? — сердито спросил Боян.
— Дело не во времени, — сказал Коле. — Вмешалась полиция, ясно тебе?
— Ищет украшение?
— Нет, тут другое. По телефону не могу. У меня здесь кое-кто есть, понимаешь?
— Сумел завлечь какую-то?
— А ты понятливый. Сразу видно, что был в Париже. Сейчас, сейчас, иду — нет, это я не тебе — давай потом созвонимся.
Боян открыл окно.
Вечер был напоен запахами лета — арбузных корок, что гнили в соседнем контейнере, печеного перца из квартиры снизу, испарений от политой травы в соседних дворах. Над Скопье висела горячая смесь из едва узнаваемых остатков летнего дня: фиолетовые газы из выхлопных труб автомобилей, пыль, поднятая при игре в мяч на высохшей лужайке, кошачья моча из подворотен, дым от мангалов в кафе, раздавленные абрикосы с деревьев, переросших ограды и вытянувших ветки над тротуарами. Это был совсем другой аромат, непохожий на парижский — не такой экзотический, зато знакомый и близкий. Боян с удовольствием вдохнул его.
Потом он вышел на улицу: у подъездов играли дети, несколько женщин сидели на скамейке и о чем-то шептались, с ярко освещенного балкона доносилась музыка и оживленные голоса — кто-то, видимо, праздновал день рождения.
Боян заметил темную фигуру человека, стоящего на тротуаре напротив, прислонившись к дереву, ему показалось, что тот как будто помахал ему рукой. Незнакомец стоял и словно ждал кого-то. В следующий момент Боян понял, что ждет он его.
Когда Боян переходил улицу, он узнал его: это был Славе, знакомый с университетских времен, работавший в полиции. Со студенческих дней ходили слухи, что Славе пишет доносы на тех, кто получает письма из-за границы и говорит, что военная подготовка — никому не нужная чепуха. Несмотря на вечер, на Славе были темные очки, которые придавали ему сдержанный и официальный вид, но он старался быть вежливым.
— Был в Париже? — спросил он Бояна.
— Ты все знаешь, — ответил Боян. — От тебя ничего не скроешь.
— Тебе нечего скрывать. Или есть?
— У каждого есть своя маленькая тайна, — вызывающе ответил Боян. — Что бы полиция делала без тайн?
— Нет больше никаких тайн, — вздохнул Славе. — Все уже вышло на свет. Все делается явно, вопрос только в том, насколько ты хочешь увидеть.
Эта игра словами могла продолжаться еще долго. Боян стал думать, как избавиться от неприятного собеседника. Внезапно Славе изменил свой тон. Он стал серьезным и с некоторой напористостью обратился к Бояну.
— Зачем ты влез во все это?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты же умный человек, — сказал Славе, пытаясь показать, что сейчас не время уходить в сторону. — Сам знаешь, что я имею в виду. Ты как дурак влез не в свое дело.
Боян пожал плечами.
— Кто знал…
— Ну, ты должен был догадаться! Такое просто так не находят — чуть ли не на улице! А ты тут из себя невесть кого строишь, мол, ни при чем. Надо было знать.
— Что знать?
— Ну, что это все подстроено. Приманка. С ее помощью мы бы захватили целую сеть спекулянтов археологическими ценностями, этими сокровищами, нашими культурными… Международную банду. Я не имею права все рассказывать. Мы связались с Интерполом. Нет, я и так тебе слишком много сказал. Но как ты мог! Такие усилия — а из-за тебя все прахом. Факсы в Каир, заметки в газетах…
— Так значит, вы сделали эти украшения?
— Не совсем мы. Сделали по заказу Интерпола, в его мастерских, не знаю где. Мы хотели, чтобы было что-то, связанное с Египтом, из-за Александра Македонского, чтобы было в тренде. Теперь все пропало. Такие усилия, такие траты! Сколько беготни то туда, то сюда!
— Могу тебе сказать, что всего несколько дней назад в Париже я узнал, что это подделка. Очень хорошо сделано.
— Хорошо или плохо, теперь неважно. Главное — ты нам все испортил. Ох, будь сейчас другое время, тебе бы не поздоровилось… Мы сказали там, в «Вечерних новостях», чтобы они больше ничего об этом не печатали. И вообще — чтобы забыли об этой дурости как можно скорее. Как ты мог, как ты мог!
Он ушел, размахивая руками и все еще бормоча какие-то неясные упреки. Боян стоял на тротуаре, словно на берегу необитаемого острова, смотря в ночь, как в мрачную морскую ширь, в которой