В этот день в ее родном кабинетике перебывали, кажется, все до одного. Ну, кроме тех, кто был в отпуске, в командировке или на больничном. И кроме Евгения. Ленка целый день сидела рядом — бдительно следила, чтобы визитеры не переутомляли Тамару и не задавали глупых вопросов о здоровье. Тамара подозревала, что на самом деле Ленка просто никак не может насытиться чувством собственной причастности к чуду, каковым для всех было возвращение Тамары не только к жизни, но еще и к работе. Разве не Ленка все время навещала начальницу, когда та лежала пластом и иногда, кажется, даже не узнавала ее? Разве не Ленка помогала Тамариным дочкам по до-му? Разве не Ленка говорила с врачами, искала лекарства, учила Николая, как поить больную, как класть на лоб компресс, как измерять давление? И самое главное — разве не Ленка обегала всех соседей, знакомых и бабок на рынке, чтобы собрать чудом достоявшие почти до лета соленые огурцы? Похоже, об этих соленых огурцах уже все знали, именно соленые огурцы всех интересовали больше всего, и Тамара охотно рассказывала о них, а Ленка дополняла ее рассказ разными подробностями, и с каждым повторением подробности становились все более разными.
Весь первый рабочий день прошел именно так.
Второй рабочий день был очень похож на первый, только визитеров было уже поменьше, а Ленкиных подробностей — больше.
Третий, четвертый и пятый дни были обычными: как всегда, как раньше. Тамара сразу втянулась в работу, будто и не было никакого перерыва, будто вернулась из отпуска — и сразу вспомнила: в первую очередь надо сделать это и это, надо позвонить этому и этому, а тот сам должен позвонить, эти бумаги — в папочку на подпись, а эти пусть подождут, их еще проверять надо… Все получалось привычно легко, она нисколько не уставала за день, без напряжения могла как приклеенная просидеть за столом несколько часов, изучая документы, и без раздражения носилась по длинным коридорам, собирая нужные подписи или отлавливая людей, которые могли что-то решить.
Так, как в первый день, на нее уже не оборачивались, но все-таки поглядывали с интересом. И все время за спиной она смутно чувствовала какие-то разговоры, какие-то дурацкие вопросы и еще более дурацкие ответы, шепоток какой-то непонятный — то ли сочувствие, то ли порицание… Зрело мнение. Впрочем, может быть, ей это просто казалось. И вообще все это ее не очень интересовало.
Однажды в столовой за соседний столик уселись две незнакомые девчонки — новенькие, что ли? — и принялись за обед, продолжая, по-видимому, начатый ранее разговор.
— А эта его… как ее? Оксанка, что ли… Она с ним поедет? — спросила одна сквозь хруст капустного салата.
— Вряд ли, — ответила другая. — Евгений Павлович все-таки в санаторий для сердечников едет. Подлечиться, а не подгулять. Да и зачем Оксанке сердечный санаторий? У нее-то инфаркта еще не было.
И обе они захихикали, совершенно уверенные, что шутка получилась остроумной.
Тамара машинально грызла жареную куриную костерыгу и с некоторой неловкостью думала: как же это получилось? Как она могла забыть, что Евгений два года назад перенес инфаркт — тяжелейший, его едва вытащили. Она сама едва не умерла тогда. Инфаркт у него случился, когда она была в загородном доме отдыха, Николай тогда попросил ее съездить туда на недельку с ним и с дочками. Девочкам очень хотелось, но без мамы они ехать отказывались. Ну, она и согласилась. А на второй день после приезда в этот дом отдыха — вернее, на вторую ночь — она внезапно проснулась от черного ужаса, в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Она точно знала, что с кем-то из ее родных случилась беда, что срочно нужна помощь, но ужас парализовал ее, не давал дышать, не давал думать… С трудом она сползла с кровати, держась за стены, доковыляла до комнаты дочерей, не сразу решилась подойти к их кроватям… Девочки безмятежно спали, дружно посапывая, и лбы у них были прохладные, и ручки тепленькие, все с ними было в порядке. Ужас немножко отпустил сердце, но оно все еще часто и больно молотило в ребра — так, что от этих ударов Тамару всю трясло. Она немножко постояла рядом со спящими дочерьми, осторожно дыша открытым ртом, потом вернулась к себе, склонилась над Николаем… Нет, и с ним все было в порядке, Николай тоже крепко спал и выглядел здоровым. Тамара стащила одеяло со своей кровати, завернулась в него, вышла на балкон, кулем свалилась в стоявший там шезлонг — и так и просидела до самого утра, ни о чем не думая, слушая сумасшедшие удары своего сердца и трясясь в сильнейшем ознобе. Кто вынимал ее из шезлонга, как ей делали какой-то укол, о чем спрашивали — все это она помнила не очень отчетливо. Только все время повторяла:
— Я хочу домой. Отвезите меня домой, пожалуйста. Я хочу домой.
После обеда нашли какую-то машину, которая как раз должна была ехать в город, все ее семейство быстренько собралось, погрузилось в гремящую старыми костями «копейку» и повезло ее домой, по дороге переговариваясь о том, какого врача нужно вызывать. Но Тамара уже не чувствовала себя больной — сердце постепенно успокоилось, температуры не было, и этот непонятный черный ужас исчез, осталась только какая-то тревога. Войдя в квартиру, она почему-то тут же кинулась звонить на работу, хотя понятия не имела, зачем она это делает. И Ленка сразу же сказала, что прошлой ночью у Евгения случился инфаркт, он чуть не умер, но его к утру откачали, врачи говорят, что сейчас уже бояться не надо, но полежать ему еще придется — и хорошо полежать… Сейчас он еще в реанимации, туда никого не пускают, так что…
Дальше Тамара не очень слушала. Бояться не надо — это главная информация. Она и не боялась. Она боялась прошлой ночью — тогда, когда проснулась, чтобы ждать смерти вместе с ним. А теперь не ждет.
А потом были бесконечные походы в больницу — только для того, чтобы потоптаться у закрытой двери, ожидая, когда войдет или выйдет врач, и тогда, может, удастся в щелочку хоть на секунду увидеть его — бледного, тощего, страшного в путах каких-то проводов и трубок, но живого. К нему и правда никого не пускали, даже жену, хотя жена как раз и не очень-то рвалась навестить больного… Потом его перевели в обычную палату и разрешили посещения, но она к нему не приходила, вернее, приходила, но опять стояла под дверью, заглядывая в щелочку так, чтобы он не заметил. Она почему-то думала, что его жена когда-нибудь все-таки придет в больницу, и не хотела встречаться с ней у него в палате. Евгений иногда рассказывал, какие страшные скандалы закатывала ему жена по любому поводу, даже самому незначительному. Тамаре казалось, что она сама — повод очень даже значительный, и не хотела, чтобы Евгений после инфаркта еще и скандалы терпел… Но на его жену в больнице она так ни разу и не наткнулась — правда, что ли, ни разу не пришла? Все приходили — его родители, сослуживцы, какие-то никому не известные школьные друзья, соседи по подъезду, сын пришел со своей девушкой, девушка в палату не пошла, маялась в коридоре… Но чаще всех в больницу бегали Анна с Наташкой. Особенно Анна: «Дяде Жене надо апельсинов отнести. И кураги — она для сердца полезная. И я блинчиков навертела, с мясом. Ему можно с мясом?» Тамара понимала, что Анне хочется не столько покормить дядю Женю, сколько посмотреть на него — все ли в порядке, поговорить с ним, успокоить его и успокоиться самой. Анна с Евгением были друзья.