Читать интересную книгу К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе - Вячеслав Шапошников

— Но все-таки надо было сначала обсудить этот вопрос, — заметил Михаил.

— Чего же тут обсуждать?! — загорячился Кашинский. — Чего обсуждать, когда все яснее ясного?! Вот увидите, как пойдут наши дела, если мы объединимся!..

Возражать Кашинскому, спорить с ним было невозможно. Он уже все решил сам.

— Ну что же… Если вы так в нем уверены, тогда пусть будет по-вашему… — сказал Михаил и добавил: — Но все-таки надо бы по таким серьезным вопросам сначала посоветоваться как следует…

После ухода Кашинского он пригласил в свою комнату Ивана Епифанова, только что вернувшегося из мастерских. Накануне назначенного в их общей квартире собрания он должен был еще раз поговорить с Иваном. Поело сообщенного Кашинским Михаил особенно остро ощутил свое положение: ему не на кого пока что опереться, не от кого ждать поддержки. Кто на его стороне? Один Федор Афанасьев, с которым Кашинский, пожалуй, не очень-то будет и считаться. Афанасьев для него — представитель «темной рабочей массы». Это уже и прежде можно было почувствовать. Если бы на завтрашнем собрании присутствовал еще и Епифанов, было бы уже легче.

О намеченном собрании Михаил сказал ему не сразу. Сначала заговорил о том, что связано было с их работой, с ремонтными мастерскими, с вагонным депо. И только затем, словно бы спохватившись, словно бы только что вспомнив, сообщил:

— Да! Иван! У меня тут завтра вечером соберутся люди… Для разговора. Сам понимаешь… Хозяйке я сказал: мол, решил справить новоселье с приятелями. Только о себе сказал. Насчет тебя не заикнулся даже. Но… вот тебе… хочу сказать: было бы крайне желательно, чтоб па этом собрании присутствовал и ты: речь пойдет об объединении кружков и, по всей видимости, о выработке единой линии, единого курса… Без обиняков тебе скажу: люди, с которыми я тут вступил в контакты, к сожалению, не избавились еще от народовольческой ереси, еще много путаются в том, что для нас с тобой давно уже сама истина. Между тем за ними — большинство. И они, увы, склонны диктовать условия… К тому же завтра намечается на этом собрании объединение, как я уже сказал. Есть тут, в Москве, один очень резвый деятель… Некто Егупов. Я о нем пока что лишь слышал. Скорее всего, он чистой воды конспиратор, увлекшийся игрой в «опасную деятельность», в «революционера»… Так, по крайней мере, мне показалось по тому, что я о нем знаю. Вот с кружком этого Егупова на завтра намечено объединение кружка, в который здесь вошел я. Руководит нашим кружком Кашинский — студент университета. Он только что побывал тут, у меня. Поставил, так сказать, в известность насчет завтрашнего объединения с Егуповым.

У меня есть серьезное опасение, что завтра они, объявив об этом объединении, постараются сразу же задать тон, поскольку, видимо, сходятся в своих взглядах… Они — подавляющее большинство, после слияния мне трудно будет им противостоять. На моей стороне — кто? Афанасьев. Один. Вот если бы еще ты…

— Видишь ли… — замявшись, заговорил Епифапов. — Я уже толковал тебе, что есть обстоятельства… Болезнь жены… Ей нужен покой. У нее — нервная болезнь… А ведь если я вновь включусь в эту деятельность… Да еще и натура я такая: в каждый пустяк вкладываю всю наличность своих душевных сил, все свое сознание… Затянет это меня… И если что со мной случится, Аня этого не перенесет… Я знаю… Такие-то дола, друг Горацио…

— Ну, что же… Будем считать, что разговора этого не было…

— Нет, нет, Михаил! Я не отказываюсь совсем!.. Если так надо, то я завтра обязательно поприсутствую, обязательно! Я о том, что не смогу постоянно участвовать в этом, но завтра… Завтра — обязательно!.. Мы же друзья! И потом: разве же я смогу подвести тебя? Ведь ты сделал для меня, для нас с Аней, такое доброе дело!..

— Да ведь не в этом суть, не в дружеской отплате… Не в этом суть, Иван… Святое дело оставляем… А между тем нас так мало!.. Я понимаю: мне — проще, поскольку меньше тебя связан… Но ведь и за мной стоят живые люди: мать, отец, братья, сестры… Разве мне их не жаль?! Но как же оставишь дело?! Для понявшего истинный путь обратной дороги нет и другой дороги — тоже нет…

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

На другой день, около семи вечера, к Михаилу начали сходиться участники назначенного собрания. Первым пришел Федор Афанасьев, за ним пришли, один за другим, Михаил Терентьев, Болеслав Квятковский и сам Петр Кашинский.

— Ого! — восхитился он, кинув взгляд на стол, на котором виднелись тарелки с закусками и конусообразная бутылка «шустовской». — Пир среди великого поста?!

— Небольшое новоселье! Всего лишь — небольшое новоселье! — в тон ему ответил Михаил.

Последними явились Егупов и Вановский. Кашинский подвел Михаила к ним. Представил с некоторой театральностью:

— Это вот — Михаил Иванович Бруснев — наш радушный хозяин! А это (широкий жест в сторону вновь прибывших) — Виктор Вановский и… сам Михаил Михалыч Егупов! Великий конспиратор и большой специалист по добыванию нелегальной литературы!

Нервно поежившись от этой аттестации, в которой прозвучали явно иронические нотки, Егупов протянул Михаилу руку, негромко сказал:

— Весьма рад знакомству! Много слышал о вас…

— Вот как?! — Михаил укорно глянул на Кашинского (от кого еще мог «много слышать» о нем этот Егупов?..).

— Нет, нет! Я тут — ни при чем. У Михал Михалыча — своя агентура! — Кашинский рассмеялся и, тут же оглядев собравшихся, деловито потер руками, кивнул в сторону стола: — Ну что ж… Все как будто в сборе. Давайте рассаживаться. — Он чувствовал себя в роли распорядителя.

— Да, да, прошу всех к столу! — подхватил Михаил. Когда все расселись вокруг стола, в дверь постучала робкая рука. Вошел Епифанов. Тихо сказал всем: «Добрый вечер!»

«Все-таки пришел…» — подумал Михаил и пригласил его:

— Проходи, присаживайся к столу, Иван Павлович!

Епифанов, как-то бочком, ссутулившись, прошел к столу, опустился на свободное место.

— Простите, должен представить, — сказал Михаил. — Это — Иван Павлович Епифанов, мой весьма близкий товарищ по институту и по кружку, в который мы вместе входили в Петербурге… Ныне мы с ним и служим на одной железной дороге, и живем на одной квартире.

Напротив Михаила поднялся, отодвинув стул, Кашинский.

— Ну что ж, друзья… — начал он. — Поскольку я взял на себя инициативу по организации нашего собрания, видимо, мне надо и вести его…

— Да, пожалуй, так! — резко кивнул Егупов.

— Мы собрались с вами в очень сложное, тяжелое для нашего народа время, — продолжал Кашинский. — Народ ждет от нас решительных действий. Терпение его на исходе…

«Резво начал, — подумал Михаил, — сразу про «решительные действия» и «народное терпение»… Сразу, напрямую — к своей заветной цели…»

— Не далее как прошлой весной, в Петербурге, прошла незабываемая демонстрация, в которой участвовали простые пролетарии. Это было внушительное шествие, — продолжал Кашинский. — Какая это грозная сила — рабочий народ, организованный рабочий народ! Здесь присутствуют несколько свидетелей той необычной для нашей страны демонстрации. Они, видимо, могут сказать то же самое. — Кашинский бросил взгляд в сторону Михаила. Тот утвердительно кивнул. Едва-едва кивнул и Афанасьев, сидящий с ним рядом. Михаил уловил и кивок Егупова, подумав: «Неужели и он был тогда там?..»

— Все это, — Кашинский поднял над головой указательный палец, — наводит на мысль, что пришла пора самых решительных и смелых революционных действий и поступков.

— Пришла пора, когда рабочий класс должен брать в свои руки революционное дело… — Михаил негромко поправил Кашинского.

— Брать — чтобы действовать! Решительно и смело действовать! — Кашинский вел свою линию.

— Прежде всего ему необходимо вооружиться идейно, чтоб выступать организованно, сплоченно… — опять поправил его Михаил.

Кашинский развел руками:

— Ну что ж… У нас уже началась дискуссия… Наверное, так и должно быть. Мы — собеседники. У нас — беседа. Мое дело было — начать… — Он опустился на стул, улыбнулся Михаилу, обиженно улыбнулся: — Продолжайте…

— Хорошо… — Михаил крепко оперся ладонями о стол, но подниматься не стал (раз беседа — так беседа!). — Думаю, что мы сразу коснулись главного, поскольку рабочий вопрос для нас должен быть вопросом вопросов. Ведь если мы себя мыслим революционерами, то со всей определенностью должны понимать, что вся наша сегодняшняя деятельность—это работа на завтрашнюю пролетарскую революцию. Только так.

Правительство не верит, что русский рабочий может более или менее самостоятельно развиться. Поэтому даже теперешние наказания, которые оно применяет к рабочим, никак не назовешь жестокими. Обычно все кончается высылкой либо на родину, либо в другой город. Правительство полагает, будто вся революционная пропаганда ведется исключительно интеллигентами, а сами рабочие даже и усвоить-то как следует не способны революционные идеи. Впрочем, не одно правительство заблуждается на сей счет. И в самой интеллигентской среде заблуждающихся хватает. Сколько мне приходилось слышать ссылок на Петра Лаврова, на его «Исторические письма», в которых он утверждает, что прогресс человечества есть результат деятельности критически мыслящих личностей. Между тем рабочее дело жизненно, и в Петербурге, например, оно в основном ведется уже самими рабочими. Я это берусь утверждать, и… — Михаил кивнул на Федора Афанасьева, — это может подтвердить один из бывших питерских рабочих, ныне живущий и работающий в Москве, — Федор Афанасьевич Афанасьев… Сухощавый, сутуловатый Афанасьев, степенно откашлявшись, поправив очки, сильно увеличивающие его зрачки, оглядел сидящих за столом. Пальцы жилистых, тонких рук, положенных на край стола, пришли в движение. Многолетняя привычка управляться с тонкой хлопчатобумажной нитью…