кивнул. – Ну так вот: может, Аттилио поэтому медлил? Чтобы обвинение – если оно будет – не повесили на меня?
– Нет, это бессмысленно. Обвинение в любом случае повесили бы на тебя, потому что ты главврач, – безапелляционно заявил Вассалли. Он наблюдал за Анной, и она чувствовала его взгляд так же, как чувствовала отцовский. Взгляд разума.
– Но у меня в голове не укладывается, почему он с тобой не поговорил! – бросил Гвидо.
– А как продвигается расследование? – спросил нотариус, не выпуская изо рта сигары.
– Дель Боско говорит, что…
– Дель Боско – твой адвокат?
– Да, а что?
– Дель Боско – это сила.
– Похоже, что да. В других ситуациях он бывал великолепен.
– В каких других ситуациях? – спросила Анна. Было странно, что участие в этом скандале Гвидо здесь даже не обсуждается.
– Дорогая, фантазии пациенток не всегда совпадают с тем, что получается. Поверь, полно таких, кто надеется под скальпелем превратиться в Шэрон Стоун. Но тут мы, слава богу, хорошо защищены. – Гвидо постепенно расправлялся, подтянул вверх грудную клетку, выпрямил шею. И продолжал он уже, обратившись к нотариусу: – Против нас нет существенных доказательств. Только одно весомое обвинение. Марина Боргонья, знаешь ее?
Леопольдо даже вынул изо рта сигару:
– Боргонья на вас заявила? – Он был потрясен. – Не может быть! Они с Аттилио были очень близки.
– Я знаю, знаю.
Анна смотрела на них, думая, что она еще вчера вообще об этой женщине не слышала.
– Но теперь она, кажется, хочет забрать заявление.
– В голове не укладывается. Ты говорил с ней лично?
– Она отказывается от встречи. Категорически.
Вассалли снова внимательно посмотрел на Анну:
– А ты ее знаешь?
– Кто, я?! – Она ткнула пальцем себя в грудь. – Нет.
– Да знаешь ты ее. Видела не раз, я думаю, – вмешался Гвидо.
– Где? – спросила Анна неестественным тоном.
– Ну, на каком-нибудь ужине, или в клинике, не знаю. Она ведь в жизни твоего отца большую роль играла.
Анна, стиснув подлокотники кресла, повысила голос:
– Тогда почему ее дочери поставили просроченные импланты?
Гвидо, не ожидая такого вопроса, немного отпрянул:
– Да мы понятия не имели, что имплант не тот, помнишь? Я тебе говорил.
– Нет! – выкрикнула Анна. – Не помню! И Марину вашу Боргонью не помню, никто ее мне не представлял! Мой отец меня в свою личную жизнь не посвящал, и в свои дела тоже. Мой отец ужинал со мной по вечерам и чистил мне яблоки, вот что он делал! Больше ничего! – Анна зарыдала, но не от горя, а от ярости, от взметнувшегося в ней раздражения.
Леопольдо поднялся и, обойдя стол, положил ей руки на плечи:
– Анна, все будет хорошо, все наладится. Ты расстроена, ты многое перенесла. Твой отец тебя обожал, он жил ради тебя, ты…
– Мой отец от меня все скрывал. Он заставил меня поверить, что жизнь – это сказка, что все идеально, а он – она указала пальцем на Гвидо, – принц на белом коне. И что сам он, мой отец, прямо-таки непорочный. Я и подумать не могла, что он способен наживаться на людях, на обстоятельствах, и уж тем более иметь любовниц. И мне, идиотке, не пришло даже в голову засомневаться в этом ни разу. Понятно?
Вассалли, склонившись к ней, сжимал ее плечи, словно пытался сдержать эту ярость:
– Если он не посвящал тебя в какие-то обстоятельства, то, наверное, потому, что они были не настолько важны, чтобы делиться.
– Не вовлекать дочь во что-то – это одно дело, а другое дело – убедить ее, что ты честнейший человек и абсолютно не интересуешься женщинами. Хоть бы раз, хоть одну из них упомянул, хоть бы раз!
– Но он не женился повторно, Анна, – возразил Вассалли.
Анна, вскочив со стула, отступила на шаг:
– Да, только он, похоже, слишком любил деньги… и вагины!
– Ну кому же это не понравится, – улыбнулся нотариус, скрестив руки на груди.
Анна стояла, наблюдая за ним. Ярость гуляла по венам. Казалось, никто по-настоящему не понимает, что она хочет сказать. И, кроме того, подозрение, что у отца были отношения с Марией Соле, постепенно трансформировалось в уверенность. Без конца вспоминалась сцена перед детским садом: Аттилио тянется ее приласкать, а та уворачивается.
– Анна, пойдем домой? – предложил Гвидо и тут же повторил более твердо: – Да, пойдем домой.
Леопольдо проводил их до дверей. Неизменные серые фланелевые брюки шуршали при каждом шаге. Он попрощался с Гвидо – Анна уже выскользнула наружу – и, показавшись на пороге, церемонно добавил: – Если что-то потребуется, я здесь, в вашем распоряжении.
Не проронив ни слова, они сели в машину и погрузились каждый в свои мысли. Автомобиль тихо скользил по дороге. После дождя сверкающая брусчатка казалась металлической. Движение было плотным – обычное вечернее столпотворение.
– Хочешь поесть где-нибудь? – спросил Гвидо.
– Я хочу умереть, – ответила она, глядя прямо перед собой.
Гвидо протянул руку, нашел ее пальцы и сжал легонько, по-дружески.
Дома Кора уже накрыла на стол. Дети сидели перед телевизором. Противно пахло брокколи и луковой поджаркой. Кора помогла Анне снять плащ, – после смерти Аттилио ее заботы удвоились.
– Положить вам пасты, синьора?
– Я не хочу есть, спасибо. Пойду спать.
Анна хотела поздороваться с детьми, но они, одурманенные мультиками, ничего вокруг не видели, так что она отправилась прямиком в спальню и прошла в ванную. Новое сообщение от Хавьера. «Anna, necesito hablar contigo. ¿Viernes por la tarde?» – «Vale»[54].
Хавьер был так далеко – светящаяся точка в конце нескончаемого туннеля. Неумолкающее желание. Искушение. Полная противоположность заветам Аттилио. Но Аттилио сам не следовал тому, что провозглашал правильным. Лишь в одном пункте, похоже, было соответствие: погоня за внешним впечатлением. Рвение, с которым он все свое рабочее время посвящал тому, чтобы помогать людям казаться другими – красивыми, безукоризненными. С которым он всю жизнь стремился казаться человеком безупречным, без особых запросов, без задних мыслей, без отношений с женщинами, годами разглагольствуя исключительно лишь о ее матери Урсуле. Обожаемая покойная супруга, его любовь, единственная в жизни. Привидение. Да он вообще ее любил? – задумалась Анна, уже лежа в постели, когда пришел Гвидо и протянул ей капли, которые она и приняла с облегчением: наконец отступят мысли.
– Постарайся отдохнуть, Анна.
Что такое он ей дал, она не знала, но эффект был мгновенный. Сердце окутало мягким покоем, дыхание стало плавным. Никогда еще эта кровать не казалась такой комфортной. Искусственный сон принял ее в свои объятья, и она надолго соскользнула в ровную, гладкую тьму. Проснулась резко – кто-то ее толкнул. В потемках разглядела Габриеле, который спал, обхватив ее руки. Гвидо притулился сзади, уткнувшись подбородком ей в лопатки.