Читать интересную книгу Все хорошо, пока хорошо (сборник) - Хьелль Аскильдсен

Но нет худа без добра. Очевидно, братец тянул меня из последних сил, поэтому на выкрики его уже не хватало. А сам я не сказал ни слова, боясь его раззадорить.

Пока я сидел и ломал голову, как мне от него отбиться, и подумывал уже поджечь его - у меня всегда при себе зажигалка, где огонь бьет столбом, в дело вмешалась редчайшая из случайностей - спасительная: произошла авария. Взвизгнули тормоза, потом послышался удар, я оглянулся через плечо и увидел опрокинутый мотоцикл и не подающего признаков жизни пожилого мужчину подле колес такси. Мой брат, которому, похоже, не довелось видеть столько аварий, сколько мне, на секунду ослабил хватку, я воспользовался шансом и со всех ног бросился наутек. Так я не носился самое малое пятнадцать лет. От быстрой ходьбы все во мне скрипело и клацало, но я летел как угорелый не меньше двух минут, пока силы не вышли окончательно. Все, пусть догоняет и делает со мной, что хочет.

Но он не появился - я спасся. Едва живой от перенапряжения, но уцелевший. Я примостился на ступеньке и сидел там как нахохлившаяся птица, покуда не решил, что ноги снова в состоянии нести меня, хотя бы несколько метров.

Поблизости оказалась местная библиотека, я решил зайти в нее и спокойно перевести дух.

Я опустился в кресло у полки с журналами. О, бывают же кресла, удобные для моего изношенного тела. Я, видимо, отключился, потому что вдруг кто-то стал меня трясти, и сердитый голос прошипел мне в ухо:

- Здесь спать запрещено.

Правило само по себе понятное - а вдруг весь читальный зал заснет, но мне не понравился тон библиотекаря. Это был молодой мужчина с усиками, знаете, такие, которые липнут по обеим сторонам рта.

- Я вас не слышу, - сказал я вполголоса, как принято в библиотеках.

Да уж, это оказался не самый умный библиотекарь, он явно недочитал хороших книг. Он постоял, рассматривая мое безобразное лицо, и пальцем показал на выход.

Я рассвирепел, но сдержался и взял с полки журнал, будто не видя библиотекаря. Это далось мне с трудом, а когда он схватил меня за руку, за ту же самую, над которой короткое время назад насильничал мой брат-близнец, то мой гнев стал таким однозначно праведным, что скрывать его дальше было невозможно. Я поднялся и крикнул во весь свой голос:

- Руки прочь от меня... нахал!

Сказано сильно, и, хоть правда была на моей стороне, я видел, что эту тяжбу мне не выиграть. Я ушел, не стану скрывать, в слезах. И плакал еще долго после того, как покинул библиотеку, мне казалось, что мир ополчился против меня. Но потом я взял себя в руки. Брось, Паулус, сказал я себе, не впервой, ерунда. Все равно жизнь кончается, а там не играет никакой роли, что ты был одинок, безобразен и несчастлив.

* * *

Вскоре после того дня мне исполнялось восемьдесят. То ли по этой, то ли по другой какой причине, но меня разобрала хандра. Необычно жестокая, должен сказать. Когда мне не удалось призвать себя к спокойствию уговорами, я пошел в магазин на углу, взял две бутылки пива и осушил их не залпом, конечно, но быстро, как смог. Потом лег в кровать, но было еще утро, я не заснул. Тогда мне пришла на ум не самая понятная затея - прокатиться на автобусе А почему бы и нет, Паулус? - спросил я себя.

Я достал деньги и пошел на остановку. Сел в автобус, не зная, куда он идет. Я не стал спрашивать, потому что человеческого ответа все равно не получишь. Кондуктору я дал крупную купюру и сказал, что мне до конца. Он не взглянул на меня, и все прошло гладко.

Судя по сдаче, автобус ехал не очень далеко. Но остановился еще гораздо раньше, чем я думал. В весьма неприглядном месте. Огромный завод и несколько одинаковых блочных домов. Пиво рвалось наружу, и я стал оглядываться, где бы облегчиться. Ничего подходящего не было, я пошел вперед. Похоже, не в том направлении. Я тащился вдоль по длиннющей пустой улице без единой хотя бы подворотни. Наконец я увидел магазин и заскочил в него, я был уже на грани позора. За прилавком стояла женщина, безобразная, почти как я. Это вселяло надежду. Она беззастенчиво рассмотрела меня и покачала головой.

- Что ж мне делать? - спросил я.

- Здесь магазин.

- Я заметил, - сказал я.

- Не грубите, - ответила она.

Я поспешно ретировался, отошел на несколько метров и запузырил струю на стену дома, едва упредив конфуз. Сколько же из меня вылилось! Конечно же, меня накрыли за этим. Всенепременно! Кто-то выругался у самого уха, женщина распахнула окно и фыркнула:

- Как не стыдно только! А еще пожилой человек!

- Так получилось, - объяснил я, не оглянувшись на нее. И ушел. Я старался идти медленно, с достоинством, но это было трудно. И почему, кстати, никому не приходит в голову предположить, что и у меня тоже есть гордость?

Я вернулся на то место, где вылез из автобуса, но его не было, я побрел дальше. И скоро вышел на небольшую площадь, с фонтаном и голубями. Я сел на скамейку и принялся разглядывать прохожих. Сколько все-таки кругом нормальных людей! Особенно девушек; они бывают прямо красавицы, пока не начнут рожать.

Не так уж долго я просидел, как приключилось чудо. Пожилая женщина подошла и села рядом со мной, на ту же скамейку. Бывает, подумал я, наверно, она близорука.

Уйду-ка я лучше, пока чего не вышло, постановил я, но это было такое редкостное, такое непонятное ощущение - сидеть на одной скамейке с женщиной, что я остался. Вдруг кто-нибудь подумает, что мы имеем отношение друг к другу. Или хотя бы знакомы. Бывают и такие фантазии.

Тут я вспомнил, что сегодня день моего рождения, и во мне вскипела ярость. Я быстро поднялся и пошел назад к автобусной остановке. Я раздухарился до того, что спросил, когда автобус. Оказалось, через несколько минут. Всю обратную дорогу меня снедала злоба, я вылез на своей остановке, зашел в ближайший ресторан и заказал пол-литра пива. Никому не позволено мешать мне отмечать собственное восьмидесятилетие, пусть только попробуют. Но это была ядреная ярость, она не развеивалась, и после полулитра пива я был все такой же злющий. Сидел и костерил весь белый свет, про себя, понятное дело. Поэтому когда к моему столику подошел какой-то старик, я твердо настроился отшить его.

- Ты ведь Хорнеман, да? - сказал он, и я с горечью подумал: меня раз увидишь, век не забудешь. Но кивнул, хоть и не знал, с кем говорю.

- Я сидел, смотрел на тебя и подумал, что ты можешь быть только Паулусом Хорнеманом.

- Разумеется, человек может быть только самим собой, - сказал я.

- Но меня ты не узнаешь? - восхитился он; видно, выпил больше моего.

- Нет.

- Холт. Франк Холт. Мы вместе работали в гимназии в А...

Если моя неудавшаяся жизнь споткнулась не в момент зачатия, то, значит, все началось в А... Я не собираюсь вдаваться в подробности ни сейчас, ни когда бы то ни было, но для ясности скажу: мне не следовало близко подходить к школе. Я с опозданием обнаружил, что никакие мои знания не могут тягаться с моим уродством. Ученики немало повеселились за мой счет, но кончилось все плохо. Совсем плохо.

Довольно об этом. Однако в свете сказанного нежданную встречу с коллегой Холтом, которого я так и не вспомнил, никак нельзя было счесть приятной.

- Это давно было.

- Да уж, много воды утекло в море с тех пор, - сказал он, и я понял, что радости он мне не добавит. Ладно б еще он был смущен, тогда люди и не такое несут, так ведь отнюдь.

- Она все течет, течет, а море не переполняется, - ответил я.

Он было опешил, но тут же спросил, можно ли ему присесть. Я помялся, помялся, да толку что - разрешил. Ничему меня жизнь не учит.

Он хотел угостить меня пивом, но тут я проявил твердость, и мы заказали каждый себе. Он немедленно взялся вспоминать, и я выяснил с облегчением, что он уехал из А. за год до моего приезда. Он был набит воспоминаниями. Приятными как на подбор. Ему хорошо с самим собой, подумал я, а когда поток воспоминаний стал иссякать, сказал:

- Сколько хороших воспоминаний.

- Да уж, ими можно жить долго.

- Так ты протянешь до глубокой старости, Холт.

Он улыбнулся заговорщицки:

- Может статься. Никто не знает числа своих дней.

- Что правда, то правда.

- Каждый новый день - подарок для меня, - сказал он восторженно. Я перестал дышать. Он выражался, как моя мать, а ей-то уж точно не имело смысла подражать.

- Ты прямо как моя мать. Она прожила девяносто с лишним лет.

Он просиял.

- Что ты говоришь! Видит Бог, я б не отказался дожить до нового тысячелетия. Скажи здорово, Хорнеман?

- Да, будет большой салют.

- Не в салюте дело, - сказал он. - Представь, как ощущается в такой миг дыхание истории, ее поступь. Меня заранее в дрожь бросает.

Я удержался, не ответил. Не ершись, велел я себе, он ничего тебе не сделал, просто таким уродился, и, когда трезвый, он, конечно, тоже одинок и тоже брюзга, все так живут, просто не осознают этого или называют иначе.

Поэтому я допил свое пиво и сказал, что мне пора, у меня встреча.

- Вот так всегда, - ответил он. - В кои-то веки раз встретишь знакомого, а у него дела. Но хорошо, я тебя хоть узнал.